Тайна месье Каротта

Я пробыл в Ковно до середины января минувшего года и, не дождавшись твоего ответа, отправился в сторону Петербурга. Там провел я полгода, пытаясь найти работу, а затем несколько месяцев пробыл учителем у сыновей одного вельможи, но потом тот уволил меня: я рассказывал своим ученикам об идеях Руссо и Вольтера, и он счел, что я дурно влияю на молодые умы. Из Петербурга я поехал в Москву. Там я познакомился с одним чудесным человеком, который предоставил мне кров и пропитание. Особенно поразила меня ботвинья – холодный рыбный суп с огурцами и капустой, а еще стерлядь и цимлянское вино. Николай Павлович пристрастил меня к рисованию. Испив кофий, по утрам мы, вооружившись кистями и красками, отправлялись на природу и самозабвенно писали все, что видели кругом: лазоревое небо, по которому плыли пушистые облака; ветви столетних дубов; птиц, сидящих на ветвях; склоны холмов, поросшие густой травой. Вскоре мой новый друг предложил мне отправиться в свое имение, из которого я пишу тебе это письмо. Здесь, в благословенной тиши на лоне природы, душа моя наконец успокоилась. Каким бы ни было твое решение, душа моя, знай, что я всегда буду любить тебя и крошку Шарля.

Навеки твой,

Антуан-Луи

P. S. Как и обещал, в январе я отправил запрос в архив и узнал, что Сесиль Каротт повторно вышла замуж в 1813 году за Кристиана де Берженеля и скончалась в Париже в 1856 году. У Шарля осталась фамилия его родного отца. Он умер в 1873 году.

Глава 19 в которой я узнаю неприятную новость

Казалось, весна не наступит никогда.

– Достать чернил и плакать, – сказала мама, когда я пожаловался ей на жизнь.

– Чего?

– Пастернак.

– Это типа кабачка?

– Сам ты кабачок. Это поэт Борис Пастернак.

– И при чем тут он?

– При том что у него есть стихи замечательные. Вот послушай:

Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

– Никакой весной ничего не горит, – перебил я.

– Ну подожди еще немного.

– Когда ты уже родишь?

– Еще не очень скоро.

– Только, пожалуйста, не рожай его в мой день рождения.

– Не буду.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Смотри. – Мама приложила мою руку к своему животу. Живот дернулся и пнул меня чем-то острым.

– Ай! – Я отдернул руку.

– Это коленка, – улыбнулась мама. – Ты хоть немножко рад?

– Что он пинается коленками?

– Тому, что у тебя будет брат.

– Не знаю. А где он будет жить?

– Мы думаем, что переедем, Морковкин.

– Куда?

– В квартиру побольше. Тут нам будет тесновато вчетвером.

– А мне вы не хотели об этом сообщить?

– Вот я тебе сообщаю.

Как это мы переедем? А как же наш дом? А площадь с поездами за окном? А лестница с признанием в любви на каждой площадке? Я лежал в кровати и думал о том, как несправедлива жизнь. Почему взрослые никогда не спрашивают ни о чем детей? Как будто дети не люди, а какие-то домашние животные. Взрослые – как власть, про которую говорила бабушка. И за что нам, детям, столько страданий? В этот момент у меня зазвонил телефон. Бабушка. Легка на помине, как говорит мама.

– Я тут перебирала разные бумаги и обнаружила кое-что любопытное. Приедешь ко мне в выходные – вместе изучим.

– Ладно. Ты давно говорила с Йоханом?

– Буквально вчера. Он сейчас поехал в Африку снимать каких-то кабанов.

– Везет ему. Я бы тоже хотел снимать каких-то кабанов, а не ходить в школу.

Глава 20 Пластинка