Тайна перламутрового дракона

— Да это папа же! — весело рассмеялась она, обнимая ошарашенного Одже за шею и целуя с какой-то непонятной благодарностью. — Он, как узнал, за что Форкуду досталось, уговорил его написать градоначальнику рапорт о том, что ты вытащил его из-под горного завала. Ну а дядя Тила тут же проникся восхищением и…

— Как уговорил? — тупо спросил Одже, уже вообще ничего не понимая.

— Ну как?.. — замялась Беата и лукаво улыбнулась. — Он доктор, у него свои методы.

Тут Одже наконец осенило.

— Но откуда он узнал?! Я же!..

— Не сказал ничего, да, когда папа спрашивал?! — неожиданно сердито укорила его Беата. — Пришлось ему окольными путями причину вашей драки выяснять. Добро, он уверен был, что ты не стал бы просто так руки распускать. А так вместо свадьбы за решеткой бы куковал! Думаешь, я этого хочу?!

— Да я… — начал было оправдываться Одже, желая объяснить, что он не желал беспокоить Эйнарда Форкудовыми выходками, но тут же замолк, поняв, что сделал только хуже. — Прости, — опустил он голову. — Я создаю вам столько проблем…

— Балбес! — как всегда живо отреагировала Беата. — Папа сказал, что отныне будет считать тебя любимым зятем. А в обиду у нас в семье друг друга не дают.

— Я никому не позволю обидеть тебя, Беата! — только и сумел выговорить Одже, и она очень серьезно погладила его по щеке.

— Я знаю.

Вот так Одже выяснил, что на свете есть люди, которым он не безразличен, и это открытие поразило его до глубины души, просто перевернув привычный мир. Потому что выходило, что вовсе не он был странным и неправильным, не заслуживающим хоть сколько- нибудь хорошего к себе отношения, а его отец, внушавший маленькому Одже подобные мысли и, наверное, просто его не любивший.

Но теперь Одже не было до него никакого дела. Он обрел Беату и вместе с ней настоящую семью, в которой принято заботиться друг о друге и радоваться удачам, а не смеяться над осечками. И больше не хотелось сомневаться в милости Создателей, подаривших ему любовь к Беате и позволившим завоевать ее задолго до того, как он возвратил им Огненный камень.

Форкуд с тех пор предпочитал обходить Одже стороной, даже сделавшись непосредственным командиром. Бросал, конечно, разъяренные взгляды, но связываться не решался: все-таки покровители у Одже, особенно после свадьбы, появились более чем серьезные. Очевидно, Эйнард весьма доходчиво разъяснил этому горлопану, почему не стоит задевать Беату. Однако после пяти дней пути и перед угрозой весьма вероятной гибели Форкуд разошелся не на шутку, выпустив на волю свой дурной характер и уже схлопотав выговор от главнокомандующего, перед которым он чересчур явно пытался выслужиться. После чего затаил обиду и принялся сеять смуту среди дружинников, уверяя: что такой командир способен лишь погубить их отряд, а никак не привести к победе в суровом сражении. По счастью, армелонцы давно уже выучили, чего стоят слова Форкуда, а иногородние воины склонны были доверять отнюдь не ему, поэтому особых разрушений в рядах Объединенной армии он не причинил, однако Одже очень надеялся, что в бою окажется подальше от него, хотя бы чтобы не воспользоваться ситуацией и не вытрясти из Форкуда душу за подобные нынешним омерзительные фразы.

К сожалению, его ожиданиям не суждено было сбыться, и отряд Форкуда, к которому был приписан и Одже, отправился подземным путем на ту сторону гор, чтобы по сигналу ударить кочевников с тыла и обеспечить Объединенной армии победу. Этот ход тоже обнаружили пограничники, они же в свое время разведали дороги и нарисовали довольно- таки подробную карту, позволяющую теперь главнокомандующему — широкоплечему приземистому богатырю с гордой посадкой головы и пышными седыми усами на обветренном лице — довольно-таки уверенно вести полуторотысячную армию запутанными пещерными ходами. Они не опасались наткнуться на кочевников: те, привыкшие к вольной степи, брезговали спускаться под землю, — однако напряжение в ожидании близкого сражения чувствительно давило на плечи и спирало грудь, вынуждая двигаться почти в полной тишине, и лишь Форкуд продолжал бравировать, стараясь показать свою молодецкую удаль и забывая, что у мужчин эта самая удаль заключалась в поступках, а не в словах.

Одже не ответил: с таким беседовать — только собственное достоинство терять, однако Форкуда, обычно довольствующегося своей видимой победой, на этот раз его молчание только раззадорило.

— Конечно, это тебе не в караулке сидеть, штаны протирать! — дались же ему эти штаны! У Одже против воли вертелась на языке одна шутка, но он вполне обоснованно решил, что Форкуд ее просто не поймет, а потому снова промолчал. — Туг знаешь ли; настоящие враги!

И они не из-за железной двери на тебя смотреть будут, а прямо в упор! Ровно две секунды, пока не снесут твою башку к эндовой бабушке! И новая, между прочим…

— Угомонись уже, Форк, — устало посоветовал кто-то позади, и Одже не решился обернуться к заступнику, чтобы не нарушить строй. — А то главнокомандующий во второй раз всыплет — вообще не сможешь в седле сидеть.