С самого утра работа у тихого музейного хранителя не ладилась, и даже любимое занятие – перекладывание с места на место редких древнегреческих монет – не приносило привычного наслаждения. От вчерашнего благоговейного вечера осталось лишь одно воспоминание и терпкий привкус дешевого чихиря во рту. И хотя Назар Филиппович Корзинкин не относился к числу почитателей Бахуса, но последнее время он очень пристрастился к этому красному недобродившему вину. По правде говоря, он даже на него и не тратился, потому что по воскресеньям его приглашала в гости одна милейшая семейная пара – Акинфий Иванович Катарский и его жена Альбина Леонидовна. Престарелый муж – страстный любитель шахмат – нуждался в постоянном сопернике, а неприхотливый в еде и закусках Назар Филиппович был наилучшим кандидатом на клеточные баталии. К тому же он умел правдоподобно восхищаться всем, что вставало у него перед глазами в богатом особняке отставного действительного статского советника. Щедрая лесть, расточаемая гостем, аршинными волнами разливалась вокруг и с головой накрывала хозяина, повергая Акинфия Ивановича в чувство глубокого умиления и гордости за себя и свой выбор – красавицу жену. В довершение ко всему было у Корзинкина и еще одно бесценное и редкое качество – он всегда старательно проигрывал и очень правдоподобно тому сокрушался.
Минувшей ночью Назар Филиппович несколько раз просыпался от одного и того же кошмарного сна. Ему виделось, будто огромная, с человеческий рост, кошка запрыгивала к нему на кровать. Нежно лизнув его в нос, она обхватывала человеческую шею мягкими белыми лапами и, преклонив пушистую морду у самого уха, начинала мурлыкать. От нахлынувшего спокойствия и тепла он становился беспомощным и таял, словно прошлогодний мартовский снег. Но постепенно дышать становилось все тяжелее, и в шею вонзались длинные острые когти хищника. Корзинкин задыхался, в страхе подскакивал на кровати и заходился громким чахоточным кашлем, пачкая в крови исподнее.
Завтракая в кухмистерской, он не мог избавиться от неясного предчувствия близкой беды, которое сбивало его с привычного ритма и серной кислотой разъедало душу.
Невеселые мысли прервал стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в комнате появился уже знакомый присяжный поверенный Окружного суда.
– Если помните, меня зовут Ардашев Клим Пантелеевич, – представился вошедший.
– Чем обязан? – холодно спросил музейщик.
– Скажите, могу ли я ознакомиться с архивными материалами за 1828 год?
– Что именно вас интересует?
– Прежде всего приказы и распоряжения местного гарнизонного начальства. И еще я был бы вам глубоко признателен, если бы вы предоставили мне возможность увидеть фортификационный план крепости.
– Ну да, ну да… приказы, распоряжения – понятно, – задумчиво повторил краевед. – А план-то зачем?
– Изучаю историю.
– Ну да, ну да, историю… Соблаговолите подождать, сударь, мне надобно спуститься в хранилище.
Оставшись в одиночестве, Клим Пантелеевич с интересом разглядывал развешанные по стенам работы кисти Рембрандта, Клевера, Гофмана и Айвазовского. Но больше всего внимание присяжного поверенного привлекла картина неизвестного мастера под названьем «Прибытие персидского обоза в Ставрополь». На фоне опускающихся сумерек художник изобразил двор Интендантства, занятый телегами, лошадьми и служивым людом. Несколько солдат затаскивали в склад какой-то сундук. На открытых воротах белела цифра 7.
Вскоре появился Корзинкин и внес две картонные коробки. Поставив ношу на стол, он сказал:
– Вот все, что нашел по 1828 году. Вы, господин адвокат, присаживайтесь и работайте. Выносить документы не позволяется. Сейчас принесу план крепости.
– Благодарю.
Присяжный поверенный достал монпансье, отправил конфетку в рот и стал разбирать бумаги. Большая их часть интереса не представляла. В основном это были приказы генерала Эртеля о награждении солдат и офицеров, отличившихся в боях с карачаевцами и кабардинцами. Но между стандартными канцелярскими циркулярами ему попался один лист с оторванными краями, исписанный мелким, трудно читаемым почерком. Твердой рукой на пожелтевшей от времени бумаге было выведено: