Тайна персидского обоза

– Аркадий обещал, что как только он вступит в наследство, то сразу же заберет меня к себе, и даже если я не получу церковного благословения на развод, то все равно мы останемся вместе.

– Но что же тогда вас останавливает?

– Я боюсь.

– Чего?

– А вдруг его осудят на каторгу? Что тогда?

– Во-первых, защищать его буду я, а во-вторых, надеюсь, мы найдем убийцу.

– Вы уже кого-то подозреваете?

– Об этом еще рано говорить.

– А если Аркаша меня бросит? – уставившись в землю, пробормотала Нюра.

– Да если бы вы были ему безразличны, он давно бы рассказал обо всем полиции. Но Аркадий Викторович молчит уже вторые сутки, а значит, не хочет доставлять вам неприятностей. Я думаю, это самое яркое свидетельство его преданности. Теперь очередь за вами.

С лица испуганной женщины медленно сползли морщинки страха, оно разгладилось и засветилось улыбкой. Но ненадолго…

– Клим Пантелеевич, миленький, скажите, вы правда ему поможете? – горничная вжала голову в плечи и, судорожно перебирая пальцами край повязанного на голове платка, с мольбой посмотрела на присяжного поверенного.

– Я сделаю все возможное.

– Я… я согласна.

– Хорошо. О Раздольском больше не беспокойтесь. Я с ним поговорю.

– Храни вас бог, – потупив взор, произнесла Перетягина и, перекрестившись, вошла в церковь.

Вскоре прибыла погребальная колесница, запряженная четверкой лошадей, убранных траурными попонами. Следом подъехали родственники. С гроба сняли крышку, и две бабки в черных платках развязали ноги и руки покойной. Доктор Лисовский, Савраскин, Варенцов и немолодой уже Акинфий Иванович Катарский подняли за ручки гроб и внесли в храм. Поставив его лицом к алтарю, близкие стали зажигать свечи.

Батюшка громко и нараспев читал Трисвятое:

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй на-ас!.. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Ами-инь!

Люди подходили к усопшей, кланялись, совершали крестное знамение, некоторые что-то шептали, склоняясь над покойной, целовали бумажный венчик, облегавший старушечий лоб, маленькую иконку на ее груди и, обойдя гроб, выходили на улицу. Многие плакали, и на печальных лицах отражалось истинное горе. На смену одним приходили другие. Людской поток тек нескончаемой рекой.

Но свечи догорели. Дьяк вынул иконку, тело накрыли саваном, священник посыпал на него землей крест-накрест, и домовину понесли. На руках, как на ангельских крыльях, Елизавета Родионовна Загорская поплыла над головами из храма в последний путь.

«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй на-ас!.. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков! Аминь!» – окрест разносилась прощальная молитва.

Солнце скрылось за плотную ширму облаков. Небосвод, пропитанный близким ненастьем, хмурился и на горизонте казался измазанным сапожной ваксой. Оттуда, из калмыцких степей, ветер пригнал огромное черное пятно, грязной рогожей нависшее над покосившимися крестами и свежими могильными холмиками. Его плотная тень, словно чернильная клякса, упала на скорбную юдоль, отгородив находящихся там людей от остального мира. Словно предчувствуя близкую бурю, испуганно заголосили птицы, пытаясь найти спасение в густых кронах тополей.

Усопшую похоронили, как она и завещала, рядом с ее родителями. Непродолжительные речи, причитающие нанятые бабки и тронутые фальшивой скорбью лица родных были последним земным фоном почившей. Гроб опустили, послышался глухой стук, будто старый кирпич выпал из кладки и сорвался вниз. На дно, барабаня о крышку, полетели пригоршни свежей земли. Когда прощание закончилось, могильщики усердно заработали лопатами и вкопали массивный крест.

Заметив растерянные лица близких, Ардашев поспешил выразить сочувствие:

– Примите мои искренние соболезнования. – Присяжный поверенный снял шляпу и скорбно склонил голову.

Варенцов оттопырил губу, будто его чем-то обидели, и, едва кивнув, отвернулся. Стоящая рядом с ним актриса с нескрываемым любопытством рассматривала адвоката, отметив про себя зеркальный блеск его туфель, безукоризненность отутюженных стрелок на брюках, летний сюртук явно не местного покроя и осыпанную брильянтами заколку на черном муаровом галстуке.

Глафира Виссарионовна смерила Ардашева высокомерным, явно недружелюбным взглядом и ответить любезностью не удосужилась.

– Вот так, живешь-живешь, а потом раз – и нету! – стремясь сгладить неловкость от затянувшегося молчания, невпопад сказал Савраскин.

Клим Пантелеевич молча кивнул и направился к восточному выходу. Читая надписи на могильных плитах и старых покосившихся надгробиях, Ардашев оказался в той части погоста, где теперь предавали земле только военных. Перед ним внезапно выросли священник, размахивающий кадилом, и двое солдат, уже опустивших в могилу гроб.

– Кого хороните? – спросил присяжный поверенный.

– Раба божьего Корнея, – ответствовал солдат. – Угомонился, сердечный. Подумать только… восемьдесят с лишком годков душа его неприкаянная мучилась.

Клим Пантелеевич бросил в яму горсть земли и пошел прочь. «Ну вот, – подумал он, – одной бедой стало меньше».