Тайна псалтыри

В подземное хранилище внесли новые сундуки, не менее тяжелые, чем первые два. Один из двух молчаливых монахов, шедших первыми, оступился на высокой ступени и выронил ларь из красного дерева с резьбой и перламутровой инкрустацией по его стенкам и крышке. Ларец тяжело ударился о пол, но не разбился. Крепкое дерево выдержало, зато железный замок – нет. Раздался высокий, резкий щелчок, и крышка раскрылась. Из ларца просыпалось несколько золотых монет и, звеня, разлетелось в разные стороны. Один из дукатов[294] подкатился прямо к ногам сидевших стариков. Игумен Пимен небрежно, мыском сапога подтолкнул монету обратно к сломанному ларцу и знаком приказал монахам прибраться. Те в ответ низко поклонились и так же, не произнося ни слова, принялись за работу.

– Чего они все время молчат? – спросил Загрязский у Пимена.

– Они дали обет молчания!

Загрязский с сомнением посмотрел на молчальников и повернул голову к игумену.

– Считаешь, тайна наша под надежным замком?

– Надеюсь, – улыбнулся в ответ Пимен и, подумав, добавил: – Но на всякий случай предпринял кое-какие дополнительные меры безопасности. Береженого Бог бережет!

– Аминь! – сильно подсевшим голосом прохрипел Загрязский и рассмеялся.

Глава 29

Тонкую пелену сна разорвал знакомый голос, глумливо произнесший:

– Ку-ку! Пора вставать, зайчишки! Кто утром поработает, днем отдохнет!

Феона мгновенно проснулся. Первое, что он увидел, открыв глаза, были два ствола, направленные ему прямо в лоб. Положение его пробудившихся товарищей было не лучше. Около каждого находились разбойники, держа их под прицелом взведенных пистолетов. Чуть поодаль, у потухшего костра стоял маленький, очень коренастый человек с лицом, до самых глаз закрытым красным платком, и держал в руках пустой пестерь.

– Я разочарован, монах! – произнес он, не отводя холодного взгляда от Феоны, и бросил пестерь в остывающие угли костра.

– А что ты хотел там найти, Федор Михайлович? – насмешливо спросил отец Феона, отводя рукой ствол пистолета, упершийся ему в грудь. – Как рука, не болит?

– Узнал? – не сулившим ничего хорошего голосом произнес коротышка, бросив взгляд на свою забинтованную левую кисть. – Впрочем, какая теперь разница? – добавил он и сорвал с лица повязку.

Князь Федор Михайлович Лыков-Оболенский, опытный дипломат, ученый человек, родной брат всесильного и ужасного главы Разбойного приказа князя Бориса Оболенского стоял, гордо подбоченясь, и презрительно щурился, рассматривая плененных монахов.

Испуганный дон Алонсо боком придвинулся к Феоне и шепнул на ухо:

– Hermano Feona, este hombre es Peter Arkudius[295].

– Lo sé![296] – так же тихо ответил монах, не глядя на испанца.

В этот момент Епифаний зарычал, оскалившись и сбив с ног одного из поляков, охранявших его, попытался напасть на иезуита. Удар в спину прикладом аркебузы повалил его носом в кострище, на какое-то время лишив чувств. Поручик Будила подошел к лежащему без сознания монаху и хладнокровно вынул саблю из ножен.

– Стой! – крикнул Феона, бросившись вперед и схватив саблю Будилы за гломень[297]. Глаза поручика загорелись огнем свирепого упоения. Он медленно, с нажимом стал проворачивать эфес сабли вокруг своей оси, пока по руке Феоны не полилась струйка крови.

– Пан Лешек, не стоит! – остановил подручного Аркудий, до тех пор с любопытством наблюдавший за противостоянием монаха и поручика.

Иезуит еще раз осмотрел пленных, задержав взгляд на испанце и пришедшем в себя Епифании.

– Оставим эти тени немного побыть среди живых. Они мне понадобятся.

Недовольный поляк что-то пробурчал и отошел в сторону, а иезуит вплотную подошел к Феоне и, глядя на него снизу вверх, требовательно произнес:

– Где псалтырь?

В ответ Феона с демонстративным безразличием ответил:

– В обители. Лежит в надежном месте! Где тебе не достать!

Аркудий с холодной ненавистью смотрел на монаха и неожиданно улыбнулся, покачав головой:

– Я ожидал этого, монах. И ничуть не огорчаюсь. Думаешь, почему? Потому, что, скорее всего, ты уже расшифровал книгу и все знаешь? А если знаешь ты, то узнаю и я! – Он еще раз обвел хищным взглядом людей, захваченных поляками вместе с отцом Феоной, и спросил: – Как думаешь, монах, почему я не убил твоих спутников сразу? Потому, что сейчас их будут пытать на твоих глазах! Ты же добрый христианин, ты не выдержишь их мучений. Их будут резать по кускам одного за другим, а когда они закончатся, то резать будут тебя! Поверь, это очень больно!

Сухой пестерь, лежащий на углях, пожелтел, покоробился и вдруг вспыхнул в давно, кажется, потухшем костре. Весело потрескивая, он сгорел без остатка, а небольшой ветерок разметал его пепел по поляне. Из леса донеслась приглушенная и унылая песня удода: «уп-уп-уп». Феона прислушался. Песня повторилась.

– Наслышан я о твоих способностях, так что сомнений на этот счет не питаю, – мрачно глядя на Аркудия, произнес монах и, упреждая его действия, задал неожиданный вопрос: – Мне уже многое в этой истории ясно. Одно хочу понять, о чем вы договорились с отцом Дасием?