Тайна псалтыри

Глава 27

С утра отец Феона вдруг засобирался в паломничество по святым местам. Говорил, что давно собирался это сделать, а теперь после успешного окончания дознания по делу об убийстве отца Дасия у него наконец появились и время, и возможность совершить этот духовный подвиг и возблагодарить Создателя за божественный промысел, принесший такой результат, который он сам никак не ожидал. Отец Феона настаивал, находясь у игумена Иллария, что теперь в свете неожиданных открытий, сделанных им, он просто обязан уйти на богомолье, поклониться святым местам.

Первым, с которого монах решил начать свое паломничество, был Котоваловский скит[275], расположенный в двадцати верстах от Устюга. Как ни старался Феона сохранить в тайне свои сборы, уже к Обедне весь монастырь судачил на все лады о странностях предстоящего похода. Говорили, что выбор Тучи, как часто называли это место, имеет под собой какие-то скрытые мотивы, о которых отец Феона умалчивал. Вспоминали стариков, которые утверждали, что черные камни из огненного облака обладали едва ли не магическими свойствами, а само место падения камней полно загадок и тайн.

Дошло до того, что Феона, потерявший терпение, прилюдно отругал Епифания и Маврикия за неумение держать язык за зубами. Ученики уверяли, что были немы как рыбы, ни словом, ни делом не выдавали свою осведомленность о планах наставника. Но Феона им не поверил и ушел к себе в книжное хранилище, сердито тряся бородой.

Перед Вечерней в обитель приехал Юрий Стромилов. Выяснилось, что и он был извещен о предстоящем походе монаха. Феона на это только руками развел и нахмурился, бросив укоризненный взгляд на попавшегося ему на глаза Маврикия. Разумный послушник счет за благо исчезнуть в распахнутых настежь дверях новой казенной палаты и не выходил, пока монах с воеводой не перешли на другое место. Прогуливаясь по ухоженным тропинкам монастырского двора, воевода вполголоса попенял Феоне за его нежелание делиться результатами дознания.

– Отче, как же так? – произнес он обиженно. – От посторонних людей я узнаю, что дело сделано, а ты вместо того, чтобы сообщить мне, как договаривались, уходишь поклониться святым местам! Как такое понимать?

– Понимай правильно, Юрий Яковлевич, – улыбнулся Феона, – как договаривались. История моя от времени только интереснее становится!

Вдвоем они ушли от людских глаз еще дальше, укрывшись за стенами старой сторожевой башни, и о чем-то долго беседовали. Когда же появились вновь, Феона выглядел сосредоточенным, а Стромилов сильно обескураженным. Поклонившись монаху, воевода взял коня под уздцы и, не говоря ни слова, направился к Святым вратам.

– Забыл спросить у тебя, – бросил ему вдогонку монах, – что с рукой?

Стромилов обернулся, посмотрел на свою перебинтованную кисть и, криво усмехнувшись, ответил:

– Пустое! Пес покусал!

– Понятно, – кивнул Феона и добавил заботливо: – Ты смотри, Юрий Яковлевич, поосторожнее с собаками!

Монах и воевода обменялись выразительными взглядами и разошлись в разные стороны. Еще сумерки только подкрадывались к городу со стороны болотистых камышовых заводей и речных горизонтов, покрытых густым, мохнатым туманом, а Стромилов был уже дома, сидел за рабочим столом и, скрипя заморским металлическим пером, строчил какое-то важное послание. В то же время инок Феона, закинув берестяной пестерь[276] себе за спину, уже добрый час бодро вышагивал по едва различимой даже при свете дня лесной тропе. Если бы в этот час его видели монастырские насельники, целый день обсуждавшие его поход на Тучу, то сразу заметили бы одну странность. Шел Феона отнюдь не на север, где находилось Котовалово, а на юго-запад, где на сотни верст, кроме дремучей тайги, больше и не было ничего.

Солнечный диск стремительно опустился за макушки сосен, и сразу наступила тьма, словно кто-то погасил большой светильник в небе. Ночь застала Феону в сосновом бору, стоявшем вдоль крутого берега маленькой речки Волги, где-то в десяти верстах по течению от этого места впадавшей в большую Сухону. До темноты монах успел собрать немного хвороста и разжег костер в небольшой ложбине у старой поваленной бурей сосны.

У местных это место называлось Красным бором. Корабельные сосны тридцати саженей[277] в высоту с малахитовой зеленью крон и стволами карамельно-коричневого цвета толщиною в аршин[278]. Упругий и мягкий мох всех цветов и оттенков, по которому легко бегать босиком. Из мха торчали шляпки грибов размером с крышку чугунка на полтора ведра[279] и кругом ягоды! Брусника, черника, голубика. Морошка с костяникой и полные поляны земляники! Захочешь, с голоду не умрешь. Лес прокормит. При свете дня это место походило на сказочный лес, но темнота лишала мир красок, делая все одинаково серым.

Монах сидел у весело потрескивающего костра и задумчиво подбрасывал в огонь сосновые шишки. Заросли крушины за его спиной слегка зашевелились. Феона неспешно обернулся, с прищуром приметился и бросил в куст большую шишку.

– Ой! – послышалось в ответ.

Монах повернулся обратно к костру, едва сдерживая смех.