Тайна псалтыри

Вместо подушки монах подложил под голову свой пестерь, зевнул, потянулся до хруста в суставах и закрыл глаза. Уснул Феона так же быстро, как и его спутники, и приснился ему сон, один из тех, которые принято называть вещими.

Глава 28

У распахнутой настежь двери, на краю площадки, ведущей в большое помещение с массивными колонами, поддерживающими низкие своды подземелья, стояли два человека. Тучный пожилой монах в темно-фиолетовом палии[288], опиравшийся на игуменский посох, и высокий седой старик в скромной однорядке старого покроя, с лицом землистого цвета, испещренным глубокими морщинами. Старик поднял над головой безжалостно чадящий факел и осветил большой зал, в котором, кроме каменного стола, похожего на церковный престол[289], больше ничего не находилось. В помещении не было ни грязи, ни мусора, только толстый слой пыли на каменном полу говорил о том, что сюда уже много десятилетий не ступала нога человека.

– А помнишь, отец Пимен, как я тебя мальчишкой отсюда вытаскивал? Вот прямо отсюда!

Старик указал рукой на место возле ближайшей колонны, и лицо его сморщилось от беззвучного смеха, который вызвали воспоминания прошлого.

– Как забыть, Даниил Дмитриевич? – ответил игумен, улыбаясь. – Страху натерпелся! Я с тех пор змей на дух не переношу! Как вспомню, так сразу кажется, что опять ползают по мне аспиды!

Старики спустились по ступенькам внутрь, осматривая мощные стены подземелья.

– Хорошая работа! – похвалил Загрязский крепкую кладку кирпича. – Еще не одну сотню лет простоит!

Игумен согласно кивнул, хлопнув ладонью по одной из кряжистых колонн, подпиравших низкий свод зала. Загрязский неспешно обошел помещение по кругу, вглядываясь в каждую трещину или скол штукатурки, толстым слоем в два вершка[290] покрывавшей стены.

– Я чего спросить хотел, – изрядно подсевшим голосом задал он вопрос игумену, – как царь о подземелье узнал? Почти пятьдесят лет минуло. Сам забывать стал и вот тебе!

– Я сам ему сказал… давно, в молодости, а он сейчас вспомнил.

Старики присели на каменный стол посередине зала, пристроив факел в железное кольцо на колонне. Помолчали, глядя себе под ноги.

– Выходит, простил тебя государь? – не выдержал Загрязский.

– Государь мудр, – не поднимая взора от земли, выговорил Пимен, – он знает, что, не прощая ошибки других, сам совершаешь ошибки!

Загрязский бросил на отца Пимена непонятный взгляд.

– Я у Девлет Герея[291] с посольством был, когда узнал о твоей казни. Потом Катерина Михайловна[292] секрет про тебя открыла. Пятнадцать лет прощению царскому срок! Не много ли?

Игумен улыбнулся и мягко произнес, положив ладонь на плечо старого товарища:

– Я не ропщу, Данила, неугодные дела государи должны возлагать на других, а угодные – исполнять сами. Знать, именно теперь и время пришло? А с Катькой неужто видитесь?

Загрязский отрицательно покачал головой:

– Давно не встречались. Теперь, может, и не свидимся больше. Сдавать я, Петя, стал последнее время.

Вход в палату снова ярко осветился. Четыре потных монаха с трудом втащили два тяжелых сундука, кованных черненым железом. Следом за ними в помещение вбежал вихрастый белобрысый мальчик лет одиннадцати, в малиновом кафтане нараспашку. Увидев стариков, он замер на верхней площадке и степенно поклонился им обоим в пояс. После чего подошел просить благословения у игумена Пимена.

– Последняя моя радость, Мишанька, внучок! – кивнул на него растроганный старик. – Вдвоем мы остались. Отца его убили при Молодях[293], когда парню и года не было, а мать после этого помаялась пару лет и тоже отошла. Теперь вот он – наследник всему!

Игумен Пимен перекрестил кудрявую голову мальчишки и дал ему поцеловать свою руку и плечо.

– Хороший воин вырастет! – кивнул он на Мишу, уже убежавшего в другой конец зала. – Я вижу!

– А у тебя что с семьей? Слышал что-нибудь? – спросил Загрязский осторожно, чтобы не задеть чувства старого друга.

– Ничего, – грустно ответил Пимен, – перед опалой тайком отправил жену и Петьку в Литву, к князю Андрею Курбскому. Думал, от смерти спасти, а оно все наоборот обернулось. Сказывают, Курбский им такой прием оказал, что иной враг не посмел бы. Жена на чужбине и года не протянула, а сын просто исчез. Потом, когда можно стало, я просил государя отыскать его. Тщетно. Как в воду канул!

– Жаль мне тебя, Петя! – посочувствовал старик Загрязский.

Пимен взглянул на него отстраненно и неожиданно произнес:

– Не жалей, не надо! Каждый несет свой крест в одиночестве. Теперь, мой друг, я точно знаю, что Бог ждет нас по ту сторону отчаяния!