Тайна псалтыри

– Хватит прятаться, – произнес нарочито строго, – выходите… оба!

Вслед за его словами кусты раздвинулись, и на поляну вышли, смущенно подталкивая друг друга под бока, Маврикий с Епифанием. Оба, мелко семеня, с виноватыми лицами подошли к горящему костру и молча уселись напротив отца Феоны, стараясь не глядеть в его сторону.

Феона так же молча расстелил на земле белоснежный рушник, достал из пестеря полкаравая квашеного хлеба, лук, чеснок, кожаный мех с водой и кусок твердой, как подметка сапога, вяленой козлятины. Прочитал молитву, перекрестил еду и посмотрел на своих спутников:

– Ну чего сидите? Лопайте!

Оба юноши не заставили себя упрашивать дважды и с жаром набросились на угощение, в то время как Феона погрузился в раздумья, с непроницаемым видом наблюдая за своими учениками.

Разобравшись со скромными запасами наставника, молодые люди разразились было витиеватыми славословиями в знак благодарности, но Феона осадил их простым вопросом:

– Кто позволил идти за мной?

Первым нашелся с ответом Епифаний:

– Ты же сам, отче, говорил про опасность!

– Ну да, – язвительно перебил его старый воин, – а с вами, значит, безопасно стало?

Епифаний виновато опустил голову.

– Да знаете ли вы, дурни, куда полезли? – спросил Феона, раздувая ноздри, что считалось у него высшей степенью раздражения.

– Мало мне забот, так теперь еще два сопливых Диоскура[280] на моей шее повисли!

Не успели юноши дать ответ на гневные упреки своего наставника и попытаться хоть как-то оправдаться перед ним за свое непослушание, как кусты вновь зашевелились, затрещали сломанные ветки, и к костру вышло загадочное существо, при виде которого впечатлительный Маврикий закричал от ужаса, а более выдержанный Епифаний, выкатив глаза, молча свалился на землю, и только не потерявший самообладание отец Феона с любопытством осмотрел нового гостя.

Вышедший из кустов человек был бос, одет в грязное, в клочья рваное исподнее белье, благородный белый цвет которого был давно и безнадежно утерян. Чумазое лицо исцарапано в кровь, а во всклоченных волосах торчали иглы, сухие ветки и даже маленькие сосновые шишки. К груди человек крепко прижимал вещи, в которых Феона с удивлением узнал ватерпас[281] и астролябию[282].

– Вот так леший! – изумился он вслух.

Человек, шатаясь, подошел к костру и, упав перед монахами на колени, едва слышно произнес осипшим голосом:

– Caballeros, por el amor de Cristo, Ayúdenme![283]

– Надо же, он к тому же испанец! – покачал головой Феона и, с трудом подбирая слова малознакомого языка, ответил: – Siéntate, hermano. Come con nosotros![284]

Видимо, дон Алонсо Чурригера хотел многое спросить и много рассказать хорошему монаху, проявившему к нему свое доброе расположение и душевную теплоту, но, почувствовав вожделенное тепло, чудесный запах кислого хлеба и аромат вяленого мяса, он просто молча сел рядом с ним и ел до тех пор, пока не согрел свое измученное и обессиленное тело как изнутри, так и снаружи.

Чуть позже он уже бодро беседовал с отцом Феоной на дикой смеси языков, которыми владели оба лишь отчасти и ровно настолько, чтобы попытаться понять собеседника. Чем больше они разговаривали, тем лучше у них получалось взаимопонимание. Так монах узнал об отряде ротмистра Голеневского и о том, как маленький толстый человек по имени Петр Аркудий советовал разбойникам убить архитектора, но ротмистр не захотел проливать кровь единоверца. Отняв все вещи, кроме инструментов, они отпустили его в лес.

– Повезет – выйдете на русских мужиков, – сообщил ему ротмистр, – дважды повезет, если мужики не убьют вас как иноземца…

А потом он долго шел по тайге. Ел ягоды и сырые грибы. Пил речную воду и спал на подстилке из мха. Чем дольше он шел, тем сильнее в его голове укреплялась одна мысль.

– Я сказал себе, – с жаром воскликнул испанец, хватая Феону за руку, – Алонсо, если русские спасут тебя, ты примешь православие!

– Вот как? – улыбнулся монах пылкости испанца.

– Да-да! – закивал архитектор. – Не смейтесь! Вы спасли меня, дон Феона, а я выполню свой обет!

Где-то над головой по-жабьи, сухо и монотонно, заурчал самец козодоя, но, видимо, не удовлетворившись выбранным местом, замолчал и захлопал крыльями, улетая прочь.

– Ну хорошо. В любом случае вы не сможете сделать это прямо сейчас. Предлагаю лечь спать! У нас говорят: утро вечера мудренее!

Феона рукой показал архитектору на место рядом с давно уснувшими учениками. Дон Алонсо учтиво сообщил, что не желает спать, и уснул мгновенно, как только лег на расстеленную монахом мантию.

После того как все наконец угомонились, Феона помолился в стороне на медный походный складень[285], подкинул дров в костер и лег рядом с испанцем, произнеся с иронией:

– Если так пойдет, то в обитель я вернусь во главе большого отряда из боевых растяп и воинствующих тюфяков!

– Qué?[286] – сквозь сон пролепетал испанец.

– Está bien, duerme![287]