Тайна семи звезд

Смерть Алеши застала врасплох обоих супругов. Федор Михайлович плакал навзрыд, а Анна Григорьевна была в таком отчаянии, что на многие месяцы впала в апатию, потеряла волю к жизни. После смерти Сони она утешала его, а теперь пришлось ему утешать ее. Он уговаривал ее, упрашивал покориться воле Божьей, со смирением принять ниспосланное несчастье, пожалеть его и детей. Но она оставалась безутешной.

На сороковины Алеши он ездил в Оптину пустынь, к старцу Амвросию. Рассказал старцу, как Аня места себе не находит после потери сына, так что даже детей забросила и внимания на них не обращает, а только все плачет. Старец спросил:

— Верующая она у тебя?

— Да, батюшка.

— Ну так передай ей, чтобы плакала, но и радовалась. Однажды древний великий святой увидел во храме мать, плачущую по младенце своем, которого призвал Господь. «Или не знаешь ты, — сказал ей святой, — сколь сии младенцы пред престолом Божиим дерзновенны? Даже и нет никого дерзновеннее их в Царствии Небесном: Ты, Господи, даровал нам жизнь, говорят они Богу, и только лишь мы узрели ее, как Ты ее у нас и взял назад. И столь дерзновенно просят, что Господь дает им немедленно ангельский чин. А посему, — молвил святой, — и ты радуйся, жено, а не плачь, и твой младенец теперь у Господа в сонме ангелов его пребывает». Вот что сказал святой плачущей жене в древние времена. Это и ты передай своей Ане. Младенец ваш теперь предстоит пред престолом Господним, и радуется, и веселится, и о вас Бога молит.

Почему он сейчас вспомнил о Соне и об Алеше? Потому ли, что боль потери так и не унялась, или потому, что скоро с ними свидится? Ведь они его первыми встретят там — за порогом смерти. А еще маменька, отец и безвременно ушедший брат Миша, и многие другие — дорогие и любимые, — кто уже перешел в мир иной.

* * *

Аня вдруг открыла глаза и приподнялась на своем самодельном ложе. Увидела, что он не спит и смотрит на нее, не отрываясь. Вскочила, наклонилась над ним:

— Ну, как ты себя чувствуешь, дорогой мой?

— Знаешь, Аня, — сказал он полушепотом, — я уже часа три как не сплю и все думаю. И только теперь сознал ясно, что я сегодня умру.

— Голубчик мой, зачем ты это думаешь? — заволновалась она. — Ведь тебе теперь лучше, кровь больше не идет. Очевидно, образовалась «пробка», как говорил Кошлаков. Ради Бога, не мучай себя сомнениями, ты будешь еще жить!

— Нет, я знаю, я должен сегодня умереть, — произнес он тихо и твердо. — Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие.

Новый Завет издания 1823 года всегда лежал на его рабочем столе. Это был тот самый экземпляр, который он получил тридцать лет назад от Натальи Дмитриевны Фонвизиной, когда прибыл в Тобольский острог на пути в Омск — к месту каторги. К тому времени она и двое других жен декабристов прожили в Сибири уже четверть века. Они добились свидания с осужденными петрашевцами и подарили каждому по такому экземпляру.

В Омском остроге это была единственная разрешенная книга, и за четыре года Достоевский изучил ее вдоль и поперек. Ночью она лежала у него под подушкой, а днем в свободные минуты он ее читал и перечитывал. По этой книге он научил читать одного каторжника-мусульманина.

Выйдя из острога, он не расставался с ней. Где бы он ни поселялся, куда бы ни приезжал, первым делом он клал на рабочий стол свое каторжное Евангелие. Когда хотел узнать волю Божию, открывал книгу в случайном месте и читал то, что открылось.

И сейчас он сам открыл книгу, а прочитать дал жене. Она прочла слова из Евангелия от Матфея:

— «Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду».

— Ты слышишь? «Не удерживай». Значит, я умру, — сказал он и закрыл книгу.

Они еще долго тихо разговаривали друг с другом. Она плакала, он утешал ее, произносил ласковые слова, благодарил за счастливую жизнь, которую прожил с ней. Поручал ей детей, говорил, что верит ей и надеется, что она будет их любить и беречь. Потом сказал то, что запечатлелось в ее сердце навсегда:

— Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе никогда, даже мысленно.

Она очень не хотела, чтобы он волновался, боялась, что у него снова пойдет кровь горлом. Умоляла не думать о смерти, уверяла, что он будет жить долго. Он в ответ только качал головой.

Около девяти утра он уснул, не выпуская ее руки из своей. Она сидела, не шелохнувшись, боясь потревожить его сон. Его лицо было спокойным и умиротворенным.

В одиннадцать он внезапно проснулся, привстал с подушки. Горловое кровотечение возобновилось. Ему дали пососать лед, но кровь не останавливалась.

К полудню в квартире начали собираться люди. Приехал пасынок, заявивший, что надо срочно позвать нотариуса, чтобы умирающий успел составить завещание. Но завещать было нечего: наследниками его скудного имущества были Аня и дети, а права на его литературные произведения он передал ей еще семь лет назад.