Тайна Симеона Метафраста

Хозяин молча прошёл к дальнему книжному шкафу, вытащил самый толстый том и извлёк прячущуюся за ним бутылку тёмного стекла с яркой этикеткой. Так же без единого слова вынул из ящика стола и поставил два стакана, набулькал в один на пару пальцев тёмно-золотистой жидкости и вопросительно глянул на Влада.

– Будете?

– Увы, – развёл тот руками. – Аллергия. Очень мешает жить.

– Бедняга, – посочувствовал ему Листопадов, залпом выпил содержимое стакана и тут же налил ещё. – Не думайте, я не пьяница, – пояснил он, будто кто-то об этом спрашивал. – Просто допекли они меня сегодня до печёнки. Ну, хорошо, так что вы хотели?

Суржиков мысленно сплюнул и заново изложил всю историю, так, как сам для себя расписал её на листах бумаги. Главный режиссёр всё это молча выслушал, потом сказал:

– Нет так.

– Что не так? – слегка опешил Владимир.

– Порядок был другой. Не то чтоб это было важно, но всё-таки… После того, как Мавлюдова достала всех пропажей своего веера и до истории с гвоздём был ещё один… инцидент. Наверное, просто никто так и не узнал…

– О чём?

– У меня потерялось кашне. Очень красивое, шёлковое, но даже это не важно, – Листопадов помял лицо ладонью, будто хотел вылепить себе новое. – Кашне это подарила мне женщина, которая… которую… в общем, в Фиренце мы познакомились много лет назад.

– То есть, дело не в стоимости вещи, а в её ценности? – кивнул Суржиков.

– Именно так! С Франческой мы больше никогда не виделись, портрет её я прятал-прятал от жены, да и потерял… Вот только этот шарф и оставался.

– Понятно… И он пропал?..

– Первого или второго марта. Если хотите, я могу уточнить, у нас тогда шла «Чайка».

– Старая постановка или новая?

– Старая. Я только пришёл, присматривался, для нескольких новых спектаклей пригласил Витаса Лейтиса, а пока играли то, что ставил Скавронский.

Суржиков полез в свою таблицу и добавил первое марта и шарф.

Гримерка Виктории Мавлюдовой была самая большая из всех, там умещались не только зеркало с гримировальным столиком и кресло, но и пара стульев, два ведра с букетами, стойка с вешалками и диван. Ведущая актриса труппы, что тут скажешь!

Правда, повернуться в комнате было уже трудно, а в придачу она была заполнена запахом пудры, грима и цветов, желтым светом гримировальных ламп и громким голосом премьерши, заполнена так, что всё это казалось материальным.

Сама актриса сидела на диване, положив ноги на стул, перелистывала листки с ролью и сердито вычитывала оттуда отдельные фразы. Оторванные от пьесы, они и в самом деле казались глупыми и претенциозными.

– А, Володя, – сказала хозяйка гримёрной усталым голосом. – Хорошо, что ты пришёл. Хоть поговорю с нормальным человеком. Скинь, вон, со стула всё и садись.

Суржиков так и сделал, и открыл было рот, чтобы задать свои важные вопросы, но актриса продолжала говорить без перерыва:

– Ты видел репетицию? Ну, и как тебе? Вот всегда так с новыми пьесами, читаешь – кажется, шедевр, а начинаешь играть, оказывается, роли-то и нету, так, одно фу-фу и сотрясание воздуха. И Степаныч наш бьётся, выжимает из состава психологию и чуйства, – она так и сказала «чуйства», подчёркнуто, – а надо попросту зазубрить жест… Впрочем, с ним хоть работать можно, а молодой этот, он всё норовить по-новому увидеть.

– Молодой – это Лейтис? – вклинился Суржиков.

– Ну, а кто ж ещё? Нет, я понимаю, у них новое прочтение, они «Венецианского купца» в современных костюмах играют, а зачем? Там половина радости от пьесы в костюмах!

– Ну-у, не половина…

– Ладно, треть. Всё равно! Стараются зрителю всё разжевать и в рот положить, скоро смех за сценой будут изображать… – Она глубоко вздохнула и на мгновение закрыла глаза, а когда открыла, это была уже не стареющая усталая женщина, а примадонна. – Ну, хорошо. Я всё о своём, а ты, Володя, ведь по делу пришёл. Спрашивай.

Проглотив заверения, что он готов слушать и дальше, Суржиков и в самом деле взялся за дело.

– Скажи, Виктория, о каком ребёнке ты говорила?

Показалось ему, или по лицу актрисы промелькнула тень?

– О ребёнке? Не помню…

– Вот, посмотри… – Влад открыл свои записи и вслух прочитал: – «Шумно было, как в аду, я понять ничего не могу, а Варя, костюмерша моя, с ребёнком тетёшкается». Это ты говорила, вот я и не понял, откуда дети в театре взялись?

Мавлюдова скорчила гримаску, долженствующую означать, что она напряжённо думает, потом вытащила из букета розу и начала её ощипывать. Когда кучка лепестков на полу подросла, а терпение сыщика стало иссякать, актриса сказала:

– Точно, была там девочка. Лет четырёх, в розовом платье и с такой… блестящей заколкой в форме полумесяца. Кстати, потом я через пару дней эту заколку здесь нашла, всё хотела вернуть, а девочку эту больше не приводили.

– А мы можем спросить у Вари, кто это был и откуда?

– Конечно! – Виктория тронула плетёный шнурок на гримерном столике, и через пару минут в комнату вошла крохотная женщина, почти лилипутка, со сморщенным личиком, в тёмно-синем длинном платье. – Вот, знакомься, дорогой, это моя помощница, Варвара Камаева. Варюша, это…