Тайна Симеона Метафраста

– Ну, ни пуха, ни пера! – Суржиков собрался встать, но старый актёр вцепился в него.

– Нет-нет-нет, я ж тебя по делу позвал! Я помню, ты всегда перед выходом на сцену какой-то стишок прочитывал, и потом такой был успех! Зал ревел!

– Ну… – смутился Владимир. – Дела былые…

– Дай!

– Что?

– Владимир Иваныч, мы с Савелием просим вас – поделитесь успехом, – сложив ладони, попросил Макаров. – О, уже первый звонок…

Крамов заёрзал на диванчике.

– Володечка!

– Ладно, – сдался Суржиков. – Только, чур, не смеяться! – Оба помотали головами, жадно глядя ему в рот. – «Давайте нынче пить вино, Пускай на дорогах мрак, И все не то, и все не так, Но что есть „то“ и „так“?».

Прозвучал второй звонок, и под этот неумолкающий трезвон он смотрел, как старый и малый, глядя друг на друга, шепчут стихи…

Звонок затих, и Савелий спохватился:

– Всё, пора на сцену! Идёмте, дорогой мистер Алджернон Монкриф!

– Идёмте, Лэйн!

Суржиков дождался начала спектакля, постоял за кулисами, вдыхая запах грима, проглаженных раскалённым утюгом костюмов, непросохшей краски от декораций, и отчаянно завидовал двоим на сцене, ведущим остроумный диалог. Потом махнул рукой, достал свой список и, прочитав его дважды от первой до последней строчки, отправился в хозяйственную часть, к Чувасову.

Илья Ильич пил чай.

В его небольшой комнатке было не повернуться, большую её часть занимал несгораемый шкаф, сработанный из чудовищно толстого металла. Всё остальное место занимали кресло, стол и диван, столь монументальные, будто их для себя лично подбирал Собакевич. В настоящий момент Чувасов расположился в кресле, на столе перед ним стоял стакан с подстаканником, до краёв налитый чёрным, почти непрозрачным чаем, блюдце с сушками и тарелка с мёдом.

На незваного гостя Илья Ильич взглянул неприветливо, выражением лица напоминая некстати разбуженного медведя.

– Сыщик пожаловал, значит, – буркнул он под нос, наклонился к стакану и отхлебнул чай.

– Добрый вечер, – поздоровался Суржиков.

– Кому как, – ответствовал заведующий хозяйственной частью.

Сесть он Владимиру не предложил, а тот и не ждал приглашения: нашарил под столом табуретку, уселся, утянул сушку из блюдца и стал вертеть головой, рассматривая комнату.

Посмотреть тут, оказывается, было на что: вся свободная поверхность стены была увешана и оклеена старыми афишами, фотографиями актёров, программками, исчерканными листами ролей… На многих экспонатах этой своеобразной выставки красовались размашистые подписи. Усмотрел Суржиков и афишу «Сирано», где он исполнял главную роль, и на сердце у него потеплело…

– Смотришь? – пробурчал Чувасов. – А подписать не подписал в своё время.

Суржиков развёл руками:

– Хотите, сейчас автограф поставлю? Хоть два!

– Ставь! – и в руки ему сунули толстый фломастер.

Размашистая подпись заняла своё место, и подобревший слегка Илья Ильич спросил:

– Чаю хочешь?

– Нет, пожалуй, спасибо, – ещё не договорив, Влад понял, что ошибся.

Лицо завхоза снова потемнело. И он с горечью спросил:

– Что, подозреваешь меня?

– Было дело, не скрою, – не стал отпираться Суржиков. – Вот только не похоже это на вас, так мелко и болезненно пакостить, вы мужчина серьёзный. Да и Илларион Певцов категорически уверен, что вы на труппу неприятности наводить не могли.

– Илларион? – хмыкнул Чувасов. – Ну, ладно. Так чего пришёл тогда?

– Посоветоваться, – честно ответил сыщик. – Вы внутри, а я снаружи. Актёры, конечно, тоже внутри, но они глядят по-другому. Сами знаете, те самые башмаки, о которых Саша Золотов печалится, нормальный человек бы давно выкинул…

– Ну-у… Давай советоваться.

Илья Ильич отодвинул в сторону пустой стакан и впился взглядом в список.

– Тюрин, – проговорил он. – Пустой человек, неприятный. Заметил где-нибудь неполадки, что-то не так – другой бы мимо прошёл или потихоньку сказал, а этот непременно в полный голос обо всём объявит, и долго обсуждать будет. Но вот тут у тебя, мил человек, ошибочка…

– Где?

– А вот в списке, что когда пропадало, и где кто был в эти дни. Двадцать восьмое апреля, когда по коридорам листки из «Макбета» разбросали – не было Тюрина в этот день.

– Да как же? Вот и в афише он стоит, и в расписании – Анатолий Тюрин, слуга. Выход на двадцать второй минуте первого акта.

– В афише можно что угодно написать, – хмыкнул завхоз. – А я тебе говорю, что его не было, потому как пришлось срочно вызывать замену, и слугу играл этот, молодой… Из рабочих сцены. И хорошо играл, кстати! Павлов, вот. Василий Павлов.

– Ага, знаю такого, – Суржиков сделал пометку в календаре происшествий, и без того густо исчерканном. – А как это вы запомнили, вроде бы, не ваша поляна?

– Поляна-то не моя, но как ты думаешь, ежели выясняется, что белые чулки остались только размера сорок два? А Вася у нас мальчик крупный, ему сорок шестой требуется, вот костюмеры ко мне и прибежали.

– И что вы сделали? – невольно заинтересовался Влад.

– Да уж нашёл, что, – туманно ответил Чувасов и перевёл разговор. – Короче, Тюрина вечером двадцать восьмого не было, и вышел он только второго мая. Болел.