Тайна Симеона Метафраста

В семь часов возле театра ещё только начали собираться самые разные личности: страждущие, надеющиеся на лишний билетик, перекупщики, этими самыми билетиками обладающие и перепродающие их за два-три, а то и пять номиналов, пара репортёров…

Как и вчера, афиши у входа кричали о возобновлении на два дня старой постановки знаменитой пьесы Уайльда. Вот только в сегодняшнем варианте перечень актёров шёл перечислением, без указания, кто какую роль играет. И, разумеется, первым в этом списке шёл Илларион Певцов. Указывалось также, что после представления публику ждёт сюрприз.

Остановившись перед афишной тумбой, Суржиков ткнул в неё пальцем:

– Ты понимаешь, что он сделал?

– Пока нет, – откликнулся Алекс. – Привлёк внимание к театру?

– Это да, конечно! К этому конкретному театру, к бенефису Мавлюдовой, да и к себе самому… Но я не об этом.

– А о чём?

– Потом расскажу, – пробормотал Суржиков, косясь на репортёра, целенаправленно двигающегося в их сторону.

На служебном входе Владимир раскланялся с вахтёром и повлёк напарника в сторону малого фойе, ещё не заполненного публикой. По дороге он примерно тридцать раз поздоровался со взбудораженными рабочими сцены, несущимися с самым озабоченным видом костюмерами и нахмуренными осветителями. Гримёрки, коридоры и дежурные помещения, декорационные и софитные, всё в театре, вплоть до мастерских и нотной библиотеки, жужжало и приглушёнными голосами что-то обсуждало.

– Вот Тьма, поздно мы приехали, – сказал Суржиков с самым озабоченным видом. – Надо было на час раньше.

– Почему, – удивился Алекс, не успевавший за полётом творческой мысли помощника.

– Илларион здесь уже. И поговорить с ним до начала я не успею, он занял гримёрку и готовится.

– Как?

– Понятия не имею, тут уж у каждого свои чудачества. Я по-простому текст повторял, Яншин, говорят, пел, а кое-кто и пил. Певцов закрывается, выгнав даже своего костюмера, и выходит ровно за пять минут до начала. Ну, ладно, подловим его после спектакля. Не понимаю только, кого ж он может играть? По возрасту ему только роль пастора, но она та-акая невыигрышная…

– Нам-то какая разница? – нетерпеливо спросил Алекс. – Что ты хотел рассказать?

– Ну, ты ж помнишь идею о новом талисмане? Вот я и подозреваю, что Илларион решил этот самый талисман для труппы создать прилюдно, на глазах у изумлённой публики, так сказать.

– И хорошо. Быстрее отреагируют. Что ты-то ёрзаешь?

– Даже и не знаю…

И это было правдой: Суржиков и сам не понимал, отчего здесь, в этих стенах, у него начинало чаще биться сердце, мысли метались, и весь он, по выражению напарника, ёрзал. Вот как-то так выходило.

– Идём в зал, – твёрдо сказал Алекс. – Поговорить ни с кем мы сейчас не сможем, до начала пятнадцать минут – посидим на своих местах…

– В ложе! – назидательно поднял палец Влад.

– В ложе, – согласился напарник. – Посмотрим на публику и поразмышляем. Можно про себя.

Спектакль начался.

Отыграли первую сцену, вторую, третью… Зал взрывался смехом над каждой репликой, и все они звучали точно, броско и необыкновенно остроумно. Наконец, вышел Крамов, снова игравший роль камердинера Лэйна, объявил появление Гвендолен и её матери, и зал замер, чтобы через мгновение дружно ахнуть. Даже под гримом, париком, платьем, шляпкой невозможно было не узнать Иллариона Певцова – Иллариона, исполнявшего роль леди Брэкнелл![5]

Когда в антракте зажёгся свет, зрители повалили в фойе, возбуждённо переговариваясь, жестикулируя и изо всех сил обсуждая Певцова, его игру, его решение сыграть женскую роль… Алекс даже расслышал над толпой пронзительный женский голос, повторявший слово «выходка».

Зал почти полностью опустел, Суржиков повернулся к напарнику; глаза его сияли.

– Вот как надо! – проговорил он. – Вот это да, а я!..

– А ты сейчас пойдёшь за кулисы, и будешь разговаривать с теми, кто может что-то вспомнить о четверых из твоего списка, – жёстко ответил Алекс.

– Да они двух слов не свяжут!

– Вот именно поэтому. Ладно, мы вместе пойдём. Ты пойми, весь этот народ играет как дышит, вне зависимости от нахождения на сцене. А сейчас в них хотя бы отчасти слетит этот защитный панцирь, вот мы и попробуем из-под него вытащить какую-то информацию.

Пожав плечами, Владимир последовал за своим работодателем.

– Итак, у нас в списке остались четверо, – говорил Верещагин, пробираясь сквозь поток фланирующих зрителей. – Трое актёров и рабочий сцены. С кого бы ты начал?

– У Лянской и Вильнёвой общая костюмерша, – рассуждал Суржиков. – Сегодня играет только Вильнёва, Лянская не занята, но вполне может прийти. Рабочий сцены сейчас занят, самый горячий момент – смена декораций. Вот потом, когда действие начнётся, он как раз выпьет, и можно будет к нему подойти.

– А этот… Толстоганов, играет сегодня?

– У него совсем маленькая роль, он только в первом акте был занят.

– Думаешь, ушёл?

– Вряд ли… – задумчиво ответил Владимир, останавливаясь перед неприметной дверцей без надписи. – Сегодня не рядовой спектакль, я бы не ушёл.

– Он не ты.

– Это конечно, Но давай и в самом деле попробуем начать с него.

И с этим словами он толкнул дверцу.