Тайна Симеона Метафраста

– И я решил… – тут старый актёр выдержал длинную, поистине сценическую паузу, дождался лёгкого шума в зале и прихлопнул его энергичным жестом. – Я решил поставить на этой сцене свой последний спектакль!

Зрители взвыли, а Суржиков ехидно прокомментировал:

– В пятый раз за прошедшие двадцать лет он объявил последнюю гастроль.

– Всем вам, наверное, известно, что сейчас я занят в «Короле Лире». Но уже со следующей недели, после премьеры, планирую начать репетиции здесь, на этой исторической сцене, – Певцов обвёл рукой просцениум, захватив оркестровую яму и зрительный зал. – И надеюсь, что всех вас увижу на премьере этой пьесы в первую декаду сентября.

Под новый взрыв аплодисментов занавес упал.

Время шло к полуночи, но малое фойе театра не пустело. Актёры и работники цехов собирались группами, переходили от одной к другой, смеялись, восклицали, стреляли в потолок пробками от шампанского… Праздновали, словом. Разумеется, центром всего этого был Илларион Певцов. Он переоделся, щеголял теперь в белом смокинге, и очарование его было совершенно неотразимым. Наконец, когда шум достиг своего пика и начал спадать, Илларион поднял руку и сказал:

– Друзья мои!

Сказал вроде бы и не громко, но голос его перекрыл шум разговоров. Всё стихло.

– Магическое усиление голоса? – спросил Алекс.

– Похоже на то. Но амулет хорошо скрыт, или мощный очень. Молодец, ведь не мальчик, а весь вечер на сцене, и здесь ещё, и держится! – ответил Суржиков, вместе с напарником стоящий в сторонке от шумных компаний.

Певцов же говорил:

– Наверное, вы ещё не успели забыть, как выглядит новый талисман вашей труппы? – переждав смех, он продолжил. – Так вот, мы с уважаемым Сергеем Степановичем Листопадовым решили сделать для этого ценного предмета достойное обрамление. Сергей Степанович, прошу!

Коротко поклонившись, Листопадов хлопнул в ладоши, и двое рабочих сцены внесли в фойе витрину – чудовищно тяжёлое сооружение из резного дуба и стекла. Главный режиссёр отпер замок ключом, потом, приложив ладонь и пошептав – магически, и, наконец, не без усилия поднял тяжёлую крышку. Виктория Мавлюдова вышла из толпы, отцепила веер от пояса и бережно уложила на белый бархат. Листопадов снова запер крышку и с поклоном вручил ей ключ.

– Отлично! – Алекс потёр руки. – Теперь ваш пакостник просто обязан будет попытаться похитить эту вещицу. Витрина вскрывается магически, значит, след мы легко считаем…

– Извини, а что ему может помешать попросту разбить стекло? – грустно спросил Суржиков. – Вахтёр не услышит, он ночью крепко спит, да и далеко тут.

– Ну… Да, ты прав, пожалуй. Твои предложения?

– Да что тут предлагать? Дежурить надо. Я и останусь. Сейчас народец расходиться станет, постою пока за портьерой, да и посижу ночь тут на диванчике. А ты вот что… Спроси у своего Аркадия, кто такой сценовой, и есть ли коза, на которой к нему можно подъехать.

– Ты считаешь, он есть на самом деле?

– Почему нет? – пожал плечами Владимир. – Пару месяцев назад я и в существовании домовых сомневался. Ну, всё, иди!

И он ловко ввинтился между стеной и бархатной красной шторой, отделявшей малое фойе от широкого коридора.

Фойе и в самом деле постепенно пустело. Уехал Листопадов, отбыл Певцов, разошлись актёры, костюмеры, декораторы и осветители… Свет погасили, только уличный фонарь освещал портрет на стене. Тень на него падала так, что Суржикову казалось, что лицо на портрете то усмехается, то гневно хмурится. Зябко потирая ладони, он прошёлся от рояля до неубранных столов, покосился на недопитое шампанское и вздохнул. Потом сел на диван в том углу, где лежала особенно густая тень, приготовился дремать вполглаза, и… уснул так крепко, как не засыпал с раннего детства.

Разбудил бывшего актёра, как ни странно, лёгкий шорох. Он открыл глаза, ничего не увидел и внезапно напугался, забыв, где находится. Потом вспомнил: театр, малое фойе, он сторожит гипотетического вора. Осторожно поднёс к глазам часы и ничего не разглядел. «Неважно, – подумал Владимир. – Сколько бы ни было, а раньше рассвета уходить – смысла нет. Правда, и рассвет сейчас ранний, уже в полчетвёртого птичий концерт начинается…».

Тут шорох повторился. Звучал он не рядом с витриной, хранящей розовый веер, а совсем в другой стороне фойе, возле неубранного стола.

Суржиков встал, молясь только, чтоб не скрипнул диванчик или паркетина, и сделал осторожный шаг в ту сторону, где только что в темноте шевельнулась ещё большая темнота. Кто-то придушенно пискнул, метнулся к коридору, и всё стихло. «Вот Тьма! Это не наш вор, точно. Неужели и правда водится в театре своя, местная нечисть? И как они называются? Сценовой, партерный и балконный? А ещё фойешечный и гримёрный…». Влад хмыкнул, повернулся в сторону витрины, и в бледном, еле забрезжившем свете начинающегося утра увидел, что стекло поднято, а на белом бархате ничего нет.

Холодный пот прошиб незадачливого сторожа, показалось, что вот сейчас всё и кончится для него… И тут же всплыла картинка в памяти: вот Виктория Мавлюдова идёт в сторону своей гримёрки, приостанавливается, возвращается в фойе и…