Тайна "Сиракузского кодекса"

Завладев на некоторое время восторгом и презрением столицы, она снизошла стать спутницей Гекебола, уроженца Тира, получившего в управление африканский Пентаполис. Но их союз был непрочным и преходящим. Гекебол скоро отверг дорогостоящую или неверную любовницу: она была, к ее великому отчаянию, отправлена в Александрию, и на ее трудном дальнейшем пути в Константинополь каждый восточный город восхищался и наслаждался прекрасной киприоткой, чьи достоинства, очевидно, оправдывали ее происхождение с острова Венеры. Темные торговые сделки Феодоры и весьма отвратительные предосторожности сохраняли ее от опасности, которой она более всего боялась, однако однажды, и лишь однажды, она познала материнство. Младенца сохранил и дал ему образование в Аравии его отец, на смертном ложе открывший ему, что он — сын императрицы. Ничего не подозревающий юноша, полный честолюбивых надежд, немедля поспешил в константинопольский дворец и был допущен к матери. Более его никогда не видели, даже после кончины Феодоры, за что она вполне заслуживает низкого обвинения в убийстве, столь оскорбительного для ее императорской добродетели.

Дэйв, разливая кофе, задумчиво присвистнул:

— Собственного сынка…

— Это важный момент, — кивнул Бодич. — Мы прочтем еще кое-что о Феодоре, чтобы лучше уяснить фон происходящего. Потом вернемся к истории ее сына.

В самый отчаянный момент для ее судьбы и репутации некое видение, сон или фантазия нашептали Феодоре радостную уверенность, что ей суждено стать супругой могущественного монарха. В сознании предстоящего величия, она вернулась из Пафлагонии в Константинополь, где сыграла, как искусная актриса, более достойную роль: облегчая свою нищету похвальным искусством прядения шерсти, она вела добродетельную и одинокую жизнь в маленьком доме, который впоследствии превратила в величественный храм. Ее красота при посредстве искусства устраивать случайности вскоре привлекла и пленила патриция Юстиниана, который уже царствовал с полной властью под именем своего дяди. Быть может, она сумела преувеличить ценность дара, который так часто доставался низшим из людского рода, быть может, она воспламенила, поначалу — скромными отказами и наконец — чувственными приманками, желания любовника, каковой по натуре или благочестию был привержен долгим бдениям и воздержанной диете. Когда его первая страсть стала угасать, она сохраняла прежнюю власть над его мыслями более достойными заслугами умеренности и понимания.

— Другими словами, — перебила Мисси, — во всем виновата эта сучка. Своими мерзкими уловками она поймала несчастного монарха-аскета в свою липкую зловонную паутину.

— Гиббон был англичанин, — напомнил Бодич, — и притом англичанин восемнадцатого века.

— Историю Феодоры лучше бы писать феминистке, — проворчала Мисси.