Тайна смуты

Куда неслись – о том Тарас покуда не думал. Он думал только о Елене, её жизни, как бы уберечь ее… да вроде не с диаволом же кондиции подписывал, душу свою не продавал за благополучие девицы. Но теперь приходилось служить – может быть, и верному слуге диавола, скрепившему договор своею кровавой подписью. Служи и молчи, скачи вместе с ним, смотри ему в глаза, не бойся. А что тому прервать кондиции – махнуть сейчас сабелькой не выше пояса да по шее Тараса – и всё, закончена служба Тараса, и прямым ходом крушить монастырь. Но чуял Тарас, что договором тем, по крайней мере, выиграл время – сей дикий полковник перед своей же хоругвью соблюдёт приличия хоть недолго ради большего к нему же доверия, ради уважения к отваге и удали, кто бы её ни проявил.

Пролетели поле, лес, потом ещё одно поле, потом луга и снова лес, стягиваясь со сторон на узкие дороги. Так и вылетели к какому-то селению, откуда его жители не успели ноги унести, хотя кто-то из дозорных зажигал просмоленную паклю, сидя на высоких деревьях, а кто-то бежал к домам. Да куда там!

Иные из селян неслись теперь к лесу, а кто-то – к неширокой речке, за которой круто взлетал заросший деревьями склон.

Татары уже поигрывали луками – кидали стрелы, издали сбивая людей на землю. Татары-«лисовчики» ясырей не брали – отвыкли от обузы, пристрастившись к стремительным гонам полковника.

– Ти мені каплуна доглянь! Пожирніше! – крикнул Лисовский Тарасу. – З тебе когут мені![79]

Вонзились в обе улицы – аки волки в стадо овец. Вроде ещё ничего не успели сломить и поджечь, а уж раздались повсюду треск, визг. Уже разлетались прясла, валились столбы, и уже кой-где солома задымилась и занялась, будто с копыт коней дикой лавы во все стороны летели искры.

Подвернувшихся селян ни о чем не спрашивали, и даже баб через сёдла не перекидывали – секли саблями сразу. Тарасу рубить не было приказано, только найти петеля к полковничьей трапезе – и то слава богу!

Сторонясь подальше бойни, Тарас высматривал курятники и уже выехал на задворки, когда вдруг услышал заполошное кудахтанье и петушиный крик. Он соскочил с седла, кинул поводья на шею верной Серке и пошёл к большому сараю.

Ворота были чуть приоткрыты, Тарас вошёл бочком, решив не скрипеть и не пугать кур ещё больше – и едва успел увернуться от крестьянской рогатины. В сумраке, пронизанном нитями света, блеснули обезумевшие от страха и ярости глаза мужика.

– Так я ж не скажу никому, – тихо и мирно обещал Тарас и снова увернулся от смертельного тычка. – Мне только каплун нужен. Дай і піду.

Однако мужик страшно дышал и все тыкал в Тараса рогатиной. А тот и сабли не вынимал, только отскакивал, держа её в ножнах да обеими руками, чтобы при случае отбить рогатину, но пока и ног своих хватало.

Вдруг Тарасу почудился никак не крик петушиный, а хныканье дитяти. Тарас удивился и повернул голову в ту сторону, откуда оно донеслось. В тот же миг мужик, на свою беду, взревел, – не взревел бы, может, и обошлось бы… Он бросил рогатину и кинулся на Тараса смять его ручищами. Отскочить от тех ручищ было проще, чем от рогатины. Но как раз в легком скачке Тарас попал пяткой в соломе на какую-то круглую деревяшку, она крутанулась под ногой – и Тарас повалился на спину.

Мужик кинулся на него сверху, примерившись ручищами прямо к его голове. Тарас успел вывернуться из-под медвежьей туши, ударил мужика по уху саблей плашмя и вскочил. Мужик собирался в рост куда тяжелее. Солома целыми пуками застряла у него в бороде.

Теперь Тарас оказался спиною к приоткрытым воротам сарая. Сначала перед ним сверкнули белки поднявшегося мужика. Вдруг свет позади пропал, ворота скрипнули. Мужик замер, разинув рот, нагнулся за рогатиной, но разогнуться уже не успел – в бугристую его спину глубоко вошла козачья пика. Он сотрясся всем телом, застонал, расползся по соломе и стал беспомощно грести руками свою спину, пытаясь достать до жала.

Козак Богдан слыхал рёв мужика и въехал на коне прямо в сарай. Качнувшись с седла, он выдернул пику и глянул искоса на Тараса, заметил в его руках не вынутую из ножен саблю.

– Полковник доглянути за тобою велів. Що за метушня?[80]

– Каплуна доглядаю, – порастерянно отвечал Тарас.

– Цей застарий буде, – с усмешкой кивнул Богдан в сторону умиравшего мужика. – Жорсткий на зуб. Знайди який молодше[81].

Тут снова послышался писк человеческий. Тарас невольно затаил дыхание.

Богдан двинул коня на писк.

– А тут що за курча?[82]

Он неясно прицелился, ткнул пикой в большую купу сена и вытянул на острие что-то крупное, даже не закричавшее, а только судорожно трясшее ручками и ножками.

Тараса всего с макушки до пят пронзили раскаленные иглы.

– Навіщо?![83]

Но запорожец его не слушал, а, развернувшись, уже выезжал из сарая, держа на пике пронзенного насквозь младенца.

– Глiб, лови! – донесся уже снаружи его весёлый голос.

И тут из той же купы сена вылетела обезумевшая мать и со страшным криком, рвавшем слух и душу, кинулась за губителем. Вихрем она пронеслась мимо оцепеневшего Тараса. Тот ещё слышал её крики за стенами, но они вдруг оборвались.