Тайна смуты

Полковник сел на алую кошму прямо по-турецки. Сильные козачьи руки вжали Тараса в другую, голубую, кошму.

Писарь опустился на колени посреди полевой борозды, стараясь не уколоться о жнивьё, и стал махать пером по уложенной на столик бумаге под диктовку полковника.

Тот диктовал, не сводя жгучих глаз с Тараса. Как только дошло до имени Елены Оковаловой, он даже вперед подался:

– Як ту кралю величають, за кою рота німців так легко сгинела, а ти буйствал? Ким она ест?[62]

Тарас поведал.

Полковник качнулся из стороны в сторону, как обманутый:

– Фуй! Я-то думав, що боярська дочка, а може, і царська. Це естем глупцем, сам підкови рвав, – и крикнул своим: – Наших скільки згинуло?[63]

– Едва не два к трем, пан полковник, – отвечал полковнику по-ляшски его поручик.

– I на тобі ще один добрий золнерч[64], – указал перстом на Тараса дикий воевода. – За холопку…

– Вона не холопка. Багата і розумна![65] – тотчас встал, как раньше посреди дороги, на защиту девицы Тарас.

Полковник чертова войска побледнел, рукоять сабли потискал, но себя сдержал:

– Лицар теж. Тобі б моїм холопом до кінця днів своїх бути за шкоду… Але слово вже дав. – И махнул писцу: – Далі валяй[66].

Закончили кондицию.

Полковник сверкнул взором:

– Кров'ю ми обидва підпишемо. Для фортеці слова. Ти перший. Читати вмієш? – И снова писцу: – Віддай![67]

Писарь посыпал договор песочком, поднял договор, сдунул с него прах земной в сторонку и с жидкой усмешкой разместил против Тараса.

Кондиции были диктованы по-ляшски и писаны так же. Тарас прочёл:

«Сим утверждаю и самолично удостоверяю своею подписью, что ни я и ни один из подчинённых мне воинов не нанесём зримого ущерба монастырю Святой Троицы и девице Елене, Никиты дочери, Оковаловой тож, покуда на моей службе состоит до сего дня вольный, а ныне войсковой козак Тарас, Гнатов сын, Палийко тож.

При свидетельстве всего славного войска моего.

Полковник и гетман Aleksander Józef Lisowski

Прочтено и принято за личной подписью

Тарас Гнатов сын, Палийко».

Да, то был он, кто поставил своё имя, но не подпись, первым, кого на Руси знали под именем Александр-Иосиф Лисовский – самый лютый и буйный, не подвластный на земле никакой, кроме бесовской, власти по попущению Божьему, полковник той поры, коего русские грады и веси страшились куда больше молнии, труса и потопа. Ляшский шляхтич из литвинских просторов и чащоб, воевавший, с кем хотел и когда хотел, и под королем Речи Посполитой, и против короля. Угнаться за ним было некому, упредить – тщетно, пугались его появлению в любой час где угодно… Летучести его завидовал и ястреб-перепелятник, однако ж на его кроваво-алом гербе легион бесов хитрым обманом притаился в образе медлительного черного ежа, у коего вместо игл и торчали во все стороны бесовские рожки.

И правда, только бесы и могли носить его быстрее ветра, и жеребца его, едва касавшегося подковами трав и сбивавшего пух с одуванчиков и чертополохов. Видя мах и скач его жеребца, многие воины из иных хоругвей нашествия на Русь охали и готовы были душу продать за такую гонкость и силу хода. И стоило им того сердцем возжелать, как тотчас их кони срывались с места, летели стрелой и прилеплялись к гону жеребца Лисовского – и вот уж, не думая, куда и на какой разгром, мчалась с ним лава, всей массой своею подчиненная любой его прихоти, всякому мановению его руки.

С кем только он ни бился, побеждал и королевских ротмистров, и царских воевод, но и поражения, бывало, терпел по виду разгромные, однако ж уносился прочь вместе со всей оставшейся стаей, уносился легче татарских чамбулов и, глядь, уже появлялся где-то вновь, в ином уезде со вновь окрепшей огненной конной тучею. На рассвете его могли видеть где-нибудь под Ростовом, а под вечер – уже едва ли не под Вологдой. И все иные воеводы, приятельские и враждебные, изумлялись, но верили донесениям.

Однако ж Тарас никаких баек о Лисовском не слыхал – и видел перед собой только хищного, однако ж не без форсу, разбойника и вора.

А ещё он видел перед своими глазами необычайный договор.

Хитрая была кондиция. Тотчас то уразумел за месяц поумневший лет на десять вперед Тарас, Гнатов сын, Палийко. Но делать было нечего, кроме как умело тянуть время! Эту науку Тарас тоже стал постигать не только умом, но и самой шкурой своею.

Он поднял глаза на своего нового командира. Тот кивнул:

– Прочитав? Підписуй першим. Ніж у тебе добрий.[68]

Тарас вынул нож из-за пояса, чиркнул под основанием большого пальца десницы. Писарь с тою же дрянной ухмылкой подал ему перо, пред тем обтерев его очин об рукав.

Сам-то бесхитростен был Тарас, только стал ему какой-то весёлый бес хитрость подкидывать. Взял Тарас и подписал не абы как, а по-учёному, хотя и как в голову взбрело:

«Et ipse accepit Cossackus Tarasius filii Gnatus signati haec», то бишь «Козак Тарас, сын Гната, принял и собственноручно подписал сии условия». Трижды макать в кровь перо пришлось.