Тайна смуты

Тарас дух перевел. Ещё пожить дали. Повернулся. Вгляделся в конный просвет: до лесу далеко, всё равно не добежать ни в какую мочь – только вспотеешь перед худшей, чем от сабли, смертью. Одним порадовал дикий полковник: нож не отнимает.

– Навіщо ногам моїм да коня твого трудитися, пане полковнику?[56] – добродушно вопросил Тарас: вроде и не наглел он, а получалось куда как нагло! – І тут можна.

– Бiжи, щурик![57] – гаркнул дикий полковник и взмахнул ногайкой. – А тут – на кол тебе!

Уж никак не опрометью выскочил из конного кольца-карусели Тарас, но и в полсилы бежал он прытко да с такими легкими скачками в стороны, что пусти с ним рядом зайца – и тот с ног сбился б!

Поначалу доносился до Тараса одобрительный гул козачьих голосов. Радовал козаков Тарасов умелый бег по полосе поля, кою успели сжать, не отдав под копыта тех, кому жизнь не впрок. А потом вдруг донёсся, ударил в лопатки такой рёв и такой топот, будто в погоню за добычей рванулся баснословный грифон.

Перекрестился Тарас на ходу и… сбавил ход, чтоб лучше слышно было. А в нужный миг только вполоборота повернул голову и юркнул в сторону. Прямо как сабельный клинок, просвистела мимо уха плеть ногайки.

Развернул лях коня – да не просто, а со свечою – и вновь обрушился на Тараску. А он точно рассчитал заранее – и прыжком ушёл на другую сторону, успев шаркнуть плечом по груди коня.

Разумел он, что и на такую игру надолго сил не хватит – и вот впервые в жизни открыл свою грудь и вздохом пустил в неё боевую злость. Кислым рассолом, жгучим спиртом купоросным пролилась в него та злоба. Лях с нагайкой – на него, а он – на ляха, вернее, броском кручёным – под его коня!

Как умел уже давно, вцепился в подпругу, подвис, подбросил резко ноги вперёд, обманув ляха их ударом, отчего тот и хлестнул ногайкой по ногам, а не по голове Тараса.

Ожгло Тараса, он сам скрежетнул зубами – да в тот миг уже успел просунуть острый нож-адыгэсэ под подпругу, резануть её и дернуть всем телом.

Треснула не совсем, но впору подрезанная подпруга, а Тарас успел ногами ещё седло толкнуть вверх и, когда лях уже замах делал с другой стороны, сам ушёл из-под удара на другую сторону под брюхом коня – чудом уберёг голову и от нагайки, и от ноги конской.

А лях-то замахом-то яростным и перенёс свой вес – и весом свёз ослабшее седло, взмахнувшее с другой стороны обрезком подпруги.

Но не упал лях с коня. Сам ловок был: седло грохнулось на землю, а сам он успел ногу через круп перекинуть и встал на обе, не выпустив повода:

– Пся крев!

Изумлённый облегчением жизни конь его мотнул головой и в поводу описал пружинистой рысью полукруг пред хозяином, открыв тому взор на Тараса.

Тем временем подтягивалась уж вся несчитанная хоругвь дикого полковника, но только топот коней слышен был и – ни единого человеческого голоса-возгласа: молча дивились все свидетели чудного поединка.

– Пся крев! – снова гаркнул дикий красноворотый полковник. – Беру тебе! Будеш моїм! Підійди!

И с тем велением так хлестнул себя же по сапогу нагайкой, что, должно быть, болью гасил собственную же ярость. Знал теперь предводитель чертовой лавы, что делать, чтобы лица не потерять!

А и Тарас увидел, что можно подойти: не рассечёт шею нагайкой.

– Бог тебе мені послав або диявол, то не ма значенья! Беру! В найближним войовников! – хрипло вещал дикий полковник на смеси наречий, пока Тарас шёл ему навстречу. – Будеш мені служити?

Тарас не поторопился с ответом, подошёл сначала и сглотнул слюну – загасить купоросный спирт в груди.

Подошёл без страха и молвил так же:

– Те можна. Тільки якщо ти, пане полковнику, он той монастир не спалиш, – указал Тарас левой, безоружной рукой в сторону Троицы. – І дівчину, яку я віз, що не зачепиш[58].

Аж челюсть отвисла у дикого полковника! Аж концы длинных усов обвисли!

Он поднял пылающие глаза над Тарасом и оглядел свою хоругвь, обступившую уже с трёх сторон. Хоругвь безмолвствовала.

– Бачили вояку! – грянул на всё поле. – Він мені ще кондиції ставить![59]

– Га-а-а! – нечленораздельным гулом отвечала хоругвь, присматриваясь к своему бешеному командиру, радоваться или теперь гневом разразиться.

– А що! Молодець! – гаркнул полковник. – Писар, неси договір!

Вмиг изменилось всё в мире, будто солнце сквозь тучу ударило жарким лучом. Теплом и вправду накрыло Тараса. Вся хоругвь теперь гоготала хохотом. Чужие всадники оставались в седлах, а свои, низовые, пососкакивали и стали хлопать Тараса по плечам.

– Ніж-то хоч прибери, – здоровенными желтыми зубами хвалясь, советовал по-дружески козак Богдан и тыкнул пальцем в нож, всё ещё крепко зажатый десницей Тараса. – А то своїх ненароком поріжеш. Он око твоє ще залито[60].

Объявился писарь в галочьем дьячковом наряде – и уж меж Тарасом и полковником повис на руках маленький турецкий столик.

– Так не піде. Мені низько, йому високо, – страшновато посмеиваясь и ворочая глазами, сказал дикий полковник. – Сядемо, важливу справу робимо.[61]

Как по волшебству, появились две кошмы. Столик поставили на землю меж ними.