Тайна смуты

– Так і на кол тебе осиковый, хруща монастирського, – с диавольской ласковостью проговорил он.

Тотчас русские тушинцы, обнаружившие покровского духовника, отхлынули от него – и протопопа окружили татарские шапки.

За всем Тарас наблюдал – будто заснул и видел теперь тревожный, тяжелый сон, из коего, орудуя руками и ногами, никак не выбраться.

Дело затянулось на полчаса – искали во тьме осину. Потом пошёл глухой стук. Потом заверещали татарские голоса – и пронзил их хищное кипение короткий страшный вскрик. И всё!

Тарас держался в стороне – там, где суета теней отгораживала его от казни. Стоял в полузабытьи, поглаживая по шее опустившую голову и подрагивавшую всем телом, будто от оводов, Серку, старался смотреть повыше всего чертова столпотворения в обители и невольно держал взглядом горящую церковь и странные слова повторял про себя: «Красива церква красиво і горить… красива церква красиво і горить…»

Внезапно налился он весь от макушки до пят некой железною тяжестью, ощутил своё прикровенное единство с самим собою, ещё недавно волочившимся тенью за самозванцем, – и ноги, тяжёлые и сильные ноги сами понесли его к столбу-колу.

Ни творившим казнь татарам, ни кому иному умиравший священник был уже не интересен – все рылись, где могли, даже в горевших постройках, не боясь огня, искали, где что могли попрятать монахини. Что бояться огня тому, кто и перед адским огнем страх потерял!

Тарас подошёл к отцу Павлу, вознесённому над землей на две трети человеческого роста. Сначала Тарас подумал, что мученик уже скончался, а это на его лице сполохи огней играют… Ан оказалось – нет! Веки, неестественно вспученные, будто глаза под ними частью вылезли из орбит, щёки и губы мелко-мелко дрожали. И разглядел Тарас, что отец Павел жив, мучается и продолжает молиться. Различил по губам: «Боже, милостив буди мне грешному!»

Тарас подошёл ещё ближе. Двигая руками и пальцами на ощупь, без сознания действия и продолжая неотрывно смотреть на умиравшего, он достал из-за пояса самопал, зарядил его, заткнул рубленую пулю.

Внезапно священник распахнул глаза и вперился в Тараса так, что козак отшатнулся.

Тарас ожидал проклятия, а услышал вдруг совершенно ясный голос:

– Что тебе, чадо?

Махом скинул шапку Тарас. Сами собой, по наитию, отвечали уста Тараса:

– Грішний, отче!

Вдруг посветлело, покрытое смертным потом муки, точно елеем, лицо священника, глаза его потеплели – точно отступила прочь неимоверная боль.

– В чём каешься, чадо? – ласково вопросил с древа священник.

– Каюсь, півня вкрав чужого… каюсь, брехав… каюсь, гнівався…[87]

– Не кради больше… Не лги… Не гневайся – и простит Бог, – провещал отец Павел.

На каждое слово требовался ему мучительный вздох, даже пена выступила на его губах от смертельной туги.

– А гріх вбивства невинного наперед відпустити мужешь, отче? – вопросил Тарас. – Каятися усе життя буду…[88]

– Несвершенный грех?.. – Отец Павел с утробным стоном перевел дух. – Нет… Такой власти у нас нет…

Тарас только приподнял самопал, не зная, какие верные слова тут впору.

Отец Павел сразу понял – и ещё более посветлел!

– То не грех!.. То – облегчение! – вздохнул и выдохнул он. – Отпустить не могу… зато прощаю… прочее отпущу… подойди ближе… не накину…

Тарас шагнул к батюшке и уткнулся ему главою в колени… Страшный дух утробной крови и кишок ударил ему в ноздри.

– Кем наречен, чадо?

– Тарас я.

Отец Павел даже силы обрел приподнять левою рукой край епитрахили, чтоб над теменем Тараса оказался, а десницей совершил над ним крест… и не переводя духа, рёк:

– Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо, Тарасие, и аз недостойный иерей Его властию мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь!

И будто бы с великим облегчением вздохнул батюшка… и проговорил над Тарасом уже едва живым голосом, всхлипывая краткими вздохами:

– Теперь… ты меня… отпусти… в горняя… чадо… делай скорее… что задумал… ты не Иуда… тебе простится… во облегчение мук… моих…

Тарас откачнулся, сделал два шага назад, переложил самопал в левую руку, перекрестился, переложил самопал в правую.

Он поднял самопал, направил его в сердце батюшки.

– Буду молитися за тебе, отче!

– Дерзай, чадо! – подбодрил, поторопил его батюшка, поднял глаза к небу и проговорил уже едва слышно: – Ныне отпущаеши раба Твоего, Господи…

А больше не смог – в горле его заклокотало.

Тарас двинул перстом, зашипело, полыхнуло с малым громом, содрогнулся всем телом батюшка и уронил голову. Против сердца легкий дымок воскурился из его груди.

Тарас и не заметил, как позади плотным полукольцом, но не совсем близко уже собралось до полусотни «лисовчиков», в недоуменном молчании наблюдавших, что происходит.

Повернувшись, Тарас встретил мерцающие огнями взоры шакальих да волчьих глаз. «Та й біс з вами!» – невозмутимо подумал он, не чувствуя ни греха в себе, ни облегчения. Да и поднял с земли шапку.