Императрице не раз мерещился ночью укоризненный взгляд митрополита Арсения Мациевича, слышала те печальные слова, сказанные им на суде:
– Ты еще встретишься со своим мужем, убиенным тобой…
Второй десяток лет на муже массивная надгробная плита, а раз от разу загораются бунты, которые по слухам народным возглавляет Петр ІІІ, покойный ее муж. Она рубит голову очередному самозванцу, но опять поднимается муж из беспросветной тьмы могилы, и опять пылает восстание.
Емельян Пугачев стал пятым самозванцем, принявший имя ее мужа, Петра ІІІ.
Ей до сих пор не переставал сниться тот печальный взгляд старого, напрочь лысого от прежней цинги, Мациевича; уже без митрополичьего облачения, в одном подряснике он остальных умолял не ступать на ту стезю, не делать заранее императрицей намеченного; ей же горько, без злобы и мести, лишь упрекнул:
– Ты еще встретишься…
Палач отрубил голову Пугачеву размашистым взмахом топора и высоко поднял ее, окровавленную, на спице над головами запуганного люда, но зато, откуда ни возьмись, самозванка, именующая себя сестрой мятежника, незаконной дочерью покойной императрицы Елизаветы Петровны. Елизавета, поговаривали, родила ее от Разумовского.
– Интересно бы знать настоящее ее происхождение, – думала вслух императрица, направляясь уютной аллеей от прудов к дому.
– Черт ее знает, – само упоминание о ней Григорию было малоприятным. – Одни говорят, что дочка пражского трактирщика, другие – нюрнбергского булочника.
– Редкой красоты и ума, поговаривают…
– По поводу красоты – не знаю. Но, как докладывают из Тайной экспедиции, ума хватает посылать манифестики к султану, ба, даже Орлову, графу Панину…
– Достаточно мне пяти мужей-покойников, которые на дыбы ставят империю, чтобы еще из небытия их сестрицы поднимались. Где она, кстати?
– Колесила всей Европой, в настоящий момент, говорят, в Италии, в городе Рагузи.
– Арестовать бродяжку. Кто бы это смог так аккуратненько, прилично, чтобы никакой комар, из любого монаршего двора, носа не подточил?
– Орлов, – бухнул Григорий так, словно знал заранее вопрос.
Императрица только головой крутнула – не забывает Григорий, кто ему глаз изуродовал.
– Быть по-твоему…
Потемкин понимал, какой опасности подвергает он графа Алексея Орлова-Чесменского, своего обидчика, и какой грандиозный европейский скандал из этого может, в случае неудачи, случиться. Но в этот раз Григорий таки ошибся. Орлов с его авантюрным нравом справился с поручением блестяще.