Тайна трёх государей

Ева поинтересовалась, что такое погост, и Мунин пустился в объяснения. В языческую пору так называлось место, куда съезжались гости – окрестные селяне, торговцы и сборщики податей. А когда уже в христианские времена на каждом погосте поставили церковь и устроили кладбище, слово постепенно приобрело нынешний невесёлый смысл.

– С Вараксой там самые близкие прощаются, а мне на погост пока рановато, – заключил Мунин.

Он не мог признаться, что не любит и побаивается кладбищ, как и профессор. К тому же одно дело, когда оказываешься у могилы как учёный, на раскопках каких-нибудь, и совсем другое – когда при тебе закапывают в землю человека, с которым ты всего несколько дней назад пил по утрам кофе и собирался на рыбалку за корюшкой.

Кроме того, Мунин видел, какими глазами смотрят на Еву академики и Салтаханов. Неказистый историк первый раз в жизни почувствовал, что ему завидуют другие мужчины. Ещё бы! Им приходилось топтаться в стороне, а он запросто болтал с ослепительной красоткой, на которую таращились даже торговки цветами из-за лотков, выстроившихся у края парковки.

Ради такого случая Мунин был готов хоть до ночи заливаться соловьём перед Евой, но спустя некоторое время она вдруг сказала:

– Надо, чтобы мы заехали в консулат. Я скажу ему, – и решительным шагом направилась к Салтаханову, стоявшему в стороне со старшим академиком.

– Послушайте, – начала Ева, – вы можете?..

– Выходят! Всем приготовиться! – громко скомандовал старший, услышав сообщение по рации.

– Пожалуйста, вернитесь в автобус, – попросил американку Салтаханов. – Поговорим чуть позже.

65. Всего четыре слова

Прощание с Вараксой закончилось, и к выходу с кладбища по центральной аллее потянулись участники траурной церемонии. Площадка у могилы опустела, но Одинцов не двигался с места.

– Идёмте, – сказал здоровенный конвоир.

– Да погоди ты! – огрызнулся Одинцов.

Он шагнул к могиле, присел на корточки, положил руку на цветы, укрывшие холм, и замер. Академики переглянулись.

– Мы заканчиваем, – через пару минут сказал усатый в микрофон, спрятанный в манжете, а здоровяк повторил:

– Идёмте, нас ждут.

Они вышли на центральную аллею и двинулись к выходу.

– Одинцов! – послышался крик сзади.

Все трое обернулись. Их догонял мужчина в фирменной куртке вараксиного автосервиса.

– Сергеич просил передать, – подходя, сказал он. – Варакса тебе денег должен был. А с долгами уходить нехорошо как-то.

Мужчина протянул Одинцову пачку крупных купюр.

– Бери, бери, нормально всё… Народ в ресторан к Суратбеку на поминки двинул. Ты же едешь?

– Конечно, – Одинцов забрал деньги и сунул в карман джинсов. – Меня ребята подбросят. Я не прощаюсь, увидимся.

На парковке у микроавтобуса их встретили Салтаханов и старший академик.

– Как прошло? – спросил старший.

– Без проблем, – ответил усач.

– С кем-нибудь разговаривал?

– Ничего серьёзного.

– Ему передали деньги, – добавил здоровяк.

– Покажите, – потребовал Салтаханов.

– Это мои деньги, – с нажимом на «мои» проворчал Одинцов и, вынув пачку из кармана, неохотно отдал Салтаханову. – Пересчитай, чтобы я видел. Сумма немаленькая. Будешь должен.

Салтаханов хмыкнул:

– Ну да, бутылку виски я ведь уже зажал.

Он развернул купюры веером, быстро просмотрел – нет ли среди них чего-то ещё, нет ли надписей, – и вернул деньги.

– Считайте сами. Пусть пока будут у вас, если вам так спокойнее.

Перед отправлением старший сказал усатому конвоиру:

– Одинцов сейчас на нервах, всё-таки друга похоронил. Если дёрнется, сразу распахивай дверь – мы поймём и подтянемся. Понял? Чуть что – сразу дверь настежь.

В микроавтобусе здоровяк снова надел наручники на Одинцова, который опять не возразил и уткнулся в газету.

– Мои соболезнования, – хмуро сказал ему Арцишев.

– Кто-нибудь знает, если мы поедем в консулат? – спросила Ева.

Академики не ответили, а Мунин попытался её утешить:

– Салтаханов обещал чуть позже…

Пара машин выезжали с парковки, и караван академиков в прежнем строю – микроавтобус между двумя легковушками – стартовал следом. За ними двинулись другие машины: на улицу, тянувшуюся параллельно кладбищенской стене, потекла целая автоколонна.

Они приближались к перекрёстку с мигающим светофором, когда «джип», шедший где-то сзади, вдруг рванул по встречной полосе, обогнал караван, резко перестроился вправо и затормозил перед первым седаном академиков. Тот едва успел остановиться; шофёр микроавтобуса тоже впечатал в пол педаль тормоза. Пассажиров по инерции бросило вперёд.

Одинцов сидел вполоборота и ткнулся в спинку переднего пустого сиденья плечом. В следующее мгновение он опустил газету – и последним, что успел увидеть здоровяк-академик, был мелькнувший кулак свободной руки Одинцова. Отстёгнутый наручник висел на другой руке…

…а Одинцов уже выпрыгнул в проход, шагнул навстречу второму конвоиру, который рывком откатил дверь, чтобы позвать на помощь, и с разворота ударом локтя вышиб его наружу. Ева истошно закричала.