Богровы жили в Баку в маленьком уютном особнячке. Дядя имел собственное дело, небольшое, но на жизнь ему хватало. Вечерами, когда вся семья собиралась вместе за ужином в большой столовой, рассуждали о жизни, её сложностях и превратностях. Затрагивали и вопросы политики.
— Очень жаль, что много наших ушло в революцию. А как ты относишься к революционерам?
Дмитрий отвечал:
— Никак. Меня больше волнует учёба.
Нежелательных разговоров он избегал.
Был декабрь, зима. В отличие от киевской, на юге она была мягкая, бесснежная. Родственники объясняли, что снежных зим в их городе не бывает, если снег и выпадет, то всего лишь на несколько дней.
Зато дули ветры.
— Знаешь, как переводится название нашего города с персидского? Город ветров, — объяснял дядя.
А ветры были, действительно, злыми, пронизывающими до костей. Дом Богровых стоял в самом центре старой части города, где в основном жили евреи, армяне, таты, осетины, поляки, немцы, шведы, грузины, — словом, интернационал. Район примыкал к Балаханской улице, тянувшейся от железнодорожного вокзала до Шемахинки, где проживали татары. Были места, где большей частью жили русские и армяне — от вокзала поднимались в гору улицы, тянувшиеся в Арменикенд, район их обитания.
— Не знаю, как у вас в Киеве, а у нас много революционеров, — говорил дядя. — Они так дружны, что национальность у них никакой роли не играет. И все наши с ними, — с грустью добавлял он.
Дмитрий совершал прогулки по городу, осматривал местные достопримечательности. В первые дни, минуя маленькие улочки, он выходил к армянской церкви, стоявшей у центральной площади, почему-то именуемой в народе “парапетом”, и ходил гулять по Николаевской улице, к дому губернатора, огороженному массивной оградой, спускался к набережной и любовался морским причалом. Город ему понравился.
Весёлая сестра Рахиль стала знакомить Дмитрия с товарищами. Беседы затеивались интересные, но Дмитрий старался в споры не вступать, чтобы не привлекать к себе внимания. Брат недаром предупреждал, что охранка имеет уши везде и с незнакомыми лучше не говорить на щекотливые темы и своё мнение не высказывать.
Однажды Богрова-младшего познакомили с Андреем, симпатичным и, видно, рассудительным парнем. Его отец дружил с бакинским Богровым. Дмитрий Андрею понравился, и тот пригласил киевлянина в гости.
— Мы живём недалеко. Кстати, если понадобится помощь моего отца, можешь к нему обратиться. Всегда, в любое время. Здесь, на Торговой улице, есть немецкая кондитерская, а рядом — аптека. Зайди и сошлись на меня, если что. Моя фамилия Вышинский. Запомнишь?
Дмитрий запомнил.
А вспомнил ли Андрей Януарьевич Вышинский в сентябре 1911 года, когда узнал о трагедии в Киеве, что несколько лет назад знакомился в компании молодых людей с Богровым? Конечно, вспомнил и даже сказал: “А на вид он был такой скромный и тихий...”
“О приезде в Баку Дмитрия Богрова местные эсеры вспоминали неохотно. Помнится, говорили, что Богров в Баку познакомился с Богданом Аслановым. Тот работал у нефтепромышленника Манташева, прекрасно знал французский и персидский и потому, бывало, ездил по поручению Манташева за границу. Богдан был у бакинской молодёжи на виду — воспитанный, образованный, внешность имел интересную. Рассказывали, что Богрова не раз видели в обществе Вышинского, Асланова-младшего, Бейбута Джеваншира (тот тоже был из богатой семьи, общался с революционерами), Черномазова и барышень из почтенных семейств города. Молодёжь собиралась на вечера в клубе нефтяных магнатов...”
Богдан Асланов... Что сегодня говорит это имя? Ничего существенного. А ведь Богдан был младшим братом Спиридона Асланова, возглавлявшего одно время при Кулябко уголовную полицию в Киеве. Погорев на каких-то тёмных делах, был снят с должности и отправлен в арестантские роты. Отбыв наказание, жил в Баку, но друга своего не забывал и часто наведывался в Киев. Ходили слухи, что у него налаженные связи в тамошнем преступном мире и это позволяет ему быть полезным киевским жандармам. Криминальная среда политических не признавала, и тайная полиция, когда ей было необходимо, пользовалась услугами уголовников.
Бакинская отлучка была для Дмитрия короткой. Уехал он в декабре 1907 года, вернулся в феврале 1908-го.
Сразу обратил внимание, что филёры его не преследуют. Подумал, они, наверное, не знают, что он вернулся.
А Кулябко, конечно, всё знал и был рад его возвращению. Чутьё полицейского, схожее с чутьём собаки-ищейки, подсказывало ему, что его отношения с Богровым со временем станут полезными.
Как настоящий охотник, он терпеливо ждал, когда очередная жертва попадёт в его капкан. Он был уверен: выигрывает тот, кто умеет терпеливо ждать.