Тайна убийства Столыпина

Николай будто бы добродушно посмеивался над рисунками жены. А что оставалось ему делать? Он знал, что его супруга не любит Столыпина. Но Столыпин был нужен ему.

Как только Пётр Аркадьевич подал прошение об отставке, Петербург нахмурился, посерел. Над Невой повисли тёмные тучи. Царь подумал, что это знак судьбы, а судьбу искушать не следовало.

Близкие знали, что супруга склоняла царя к мистицизму.

— Туча не к добру, — объяснял он своё отношение к происходящему. Он был бы рад, если бы Столыпин взял своё прошение обратно, но просить не мог: для него это было унизительно. Так же, как премьер, он искал выход из создавшегося положения. Столыпин свой ход сделал. Теперь был ход за ним.

Тревожные слухи ползли по столице. В одной из газет поместили поэму про шатающуюся власть. Изображали Бориса Годунова, но намекали, естественно, на Петра Аркадьевича.

Выступая в Думе 15 марта 1911 года, лидер партии кадетов профессор Павел Николаевич Милюков, поднявшись на кафедру Думы, сказал:

— Благодарите нового Бориса Годунова за его меры!

В зале хлопали, одобряя колкости.

Назревала развязка. Зрители ждали её с нетерпением. Столыпина не любили многие.

Не любил его и граф Витте. Возможно, крупный сановник завидовал реформатору, ведь Витте тоже собирался вводить новшества, но одних не успел ввести, а на другие не решился. После отставки он был назначен в Государственный совет, в который пристраивались уволенные министры — в обществе было принято называть Совет складом бывших министерств.

Кто хочет пылиться на складе?

Странно, что такой умный и расчётливый политик, каким был Витте, надеялся, что с уходом Столыпина у него появится шанс вернуться на прежнее место. Как говорили древние, в одну и ту же реку нельзя войти дважды...

В воспоминаниях Шульгина мы находим точную фразу о том времени: “Петербург был взволнован и ждал: чем же всё разразится?”

Министерский кризис загнал всех в патовую ситуацию. Надо было искать выход, и каждая сторона задумывалась: как же быть?

Столыпин хотел провести закон во что бы то ни стало.

Для государя было главным — пройдёт закон или не пройдёт, — чтобы правительство сохранилось.

Члены Государственного совета, а вернее противники Столыпина, стремились правительство отправить в отставку вместе с враждебным им реформатором.

Перед отставкой Столыпин собрал заседание Совета министров и рассказал о ситуации. Он хотел знать мнение кабинета, как же действовать дальше. Разговор состоялся накануне его прошения об отставке.

Мнения в кабинете разделились, внятного совета ему не дали.

Сам он не скрывал, что хочет воспользоваться правом роспуски на несколько дней Думы и Государственного совета. За время и отсутствия государь мог своей волей провести законопроект о земстве в западных губерниях в жизнь, необходимо было лишь уговорить его на такой шаг.

Идея казалась неосуществимой, потому что у законопроекта было два ярых врага — Трепов и Дурново, которые открыто высказались перед государем против идеи Столыпина.

Когда министры уже расходились, Столыпин попросил остаться Коковцова.

— Как смотрите вы на всё случившееся? — спросил премьер у министра финансов.

— Искусственный роспуск на три дня обеих палат слишком прозрачен, — ответил Коковцов. — В таком случае над законодательным порядком будет произведено насилие, а ведь такое не прощают.

— Ваше отношение я понял, — сухо подчеркнул Столыпин.

— Но это, Пётр Аркадьевич, не всё. Нет вины государя в том, что он принял ваших недоброжелателей. Чрезвычайно щекотливо требовать от него кары по отношению к тем людям, которые перед ним отстаивали свою точку зрения.

— Что же, по-вашему, мне следует делать? — спросил Столыпин. — Проглотить пилюлю и расписаться в проведённой надо мной как председателем Совета министров экзекуции?

— Нет, надо избежать насилия, — ответил министр.

— Каким образом?

— Если вы спрашиваете моего совета, то я вам отвечу.

И Коковцов сказал, как бы поступил на его месте он: немедленно внёс бы закон в Думу, договорившись с председателем и главами фракций о безотлагательном немедленном его рассмотрении, а затем снова направил бы проект в Государственный совет. Потеря времени в этом случае, даже на один год, уравновешивалась бы огромными выгодами от соблюдения закона.

Столыпин вздохнул:

— Может быть, вы или другой могли бы проделать всю эту длительную процедуру, но у меня на то нет ни желания, ни умения. Я считаю, что лучше разрубить узел разом, чем мучиться месяцами над разматыванием клубка интриг, испытывая в то же время каждый день опасность. Вы правы в одном, что государь не прости) мне, если ему придётся исполнить мою просьбу. Но мне это безразлично, так как и без того я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон, и я здесь ненадолго...

Диалог этот передан со слов самого Коковцова. Верить — не верить — это наше дело.

На этом они расстались. Обещая Коковцову держать его в курсе всех событий, Столыпин ни разу в течение нескольких дней так ему и не позвонил.

Но тут на сцене появилась другая персона, не менее важная.