Ушёл Мартын Ткачук в город искать работы и куска хлеба. Многое ему пришлось испытать, пока, наконец, судьба свела горемыку с теми, кто, не взирая на разгул фашистского террора, рискуя жизнью, боролся за лучшую долю тружеников.
Вскоре и он стал в ряды этих борцов. И вот однажды, когда Мартын Ткачук пришёл в село с листовками, его схватила полиция. Без следствия и суда Мартына Ткачука зверски замучили в застенках дефензивы. Его доброе имя присвоил себе хитрый, коварный Вальтер Данцигер. С провокационной целью он был брошен в Берёзу Картузскую.
…Вот она, фабрика смерти, раскинувшая свои огромные колючие клетки недалеко от развалин монастыря ордена «картузов».
Карцер. В сером халате с огромным чёрным номером на спине лежит на цементном полу жестоко избитый Вальтер Данцигер.
Гнетущую тишину нарушает его стон:
— Лучше смерть…
— Это ты, Ткачук?.. Держись, товарищ… — кто-то горячим шёпотом обжигает ему лицо. — Это только сначала страшно… Умереть можно по-разному… Трус умирает при каждой опасности… Храброго только раз постигает смерть… Если веришь в свой народ, ты не согнёшься… выстоишь…
— Кто это?..
— Гаврилюк.
— Тебя тоже пытали?..
— Да.
— Подлецы!.. Подсовывали подписать декларацию на провокатора… Думали… продам свою революционную честь… Я плюнул коменданту в рожу…
— Через пару дней опять предложат подписать… — Гаврилюк слабо вскрикнул и вплотную притиснулся всем телом к холодной стене. — Не подпишешь — опять будут истязать… А ты держись!.. Создатели Берёзы… придумали этот ад… не только для того, чтобы мучить нас… Им куда важнее расщепить нашу твёрдость… сломить нашу волю… верность…
Если своими руками смываешь запёкшуюся кровь на лице товарища, истерзанного палачами, если тайком бинтуешь ему раны, оторвав кусок материи от подола рубахи, за что тебе угрожает ледяной карцер, если видишь, как сквозь все муки и пытки проносит он свою непреклонность, честь, так как же ему не поверить? Как усомниться?
Ловко маскируясь под чужим именем, Вальтер Данцигер вошёл в коммуну Берёзы, влился в общую её борьбу.
В этом кошмарном застенке всё — изощрённые пытки, издевательства, муштра, даже работа — было рассчитано так, чтобы как можно больше вымотать сил, довести истощённых людей до туберкулёза, смерти.
— Темпо! Темпо, темпо! — свистят резиновые дубинки надсмотрщиков в полицейской форме с орлами на шапках.
И люди, покрытые потом, с запёкшимися от жажды губами, бегом несут с поля тяжёлые мешки с картофелем, тогда как фургоны стоят без дела.
На дороге березняки копают ямы. Землю на носилках относят в сторону.
— Темпо! Темпо! Коммунистические морды! — лютует очумевший от жары полицейский.
Сгибаясь под непосильной тяжестью, измождённые люди бегом переносят на носилках землю, хотя знают — минет лишь час-другой и последует команда:
— Засыпать обратно выкопанные ямы!
А когда падающие от усталости узники ждут с минуты на минуту сигнала, возвещающего о конце работы, их вдруг запрягают вместо лошадей в фургоны, нагруженные камнями, и гонят по территории лагеря.
В этой упряжке не раз изнемогали плечо к плечу поэт Александр Гаврилюк, кузнец Михайло Ковальчук и тот, кто прикрывался именем Мартына Ткачука.
Могли ли они знать, что в эти минуты, едва волоча ноги, обливаясь потом, их соузник думал:
«О, проклятый фюрер! Что ж ты тянешь? Лживая собака! Где твои обещания?.. Где? Да, милый Вальтер, влип ты в историю… Эти фанатики погибают здесь хоть из-за своих коммунистических идей… А ты? За мировое господство?.. Да на кой чёрт оно тебе сдалось. Вальтер, это мировое господство, если кретины-поляки скоро превратят тебя в лагерную пыль!..»
Когда же, спутав все карты Данцигера, на помощь узникам пришла Красная Армия, уважаемый всеми мученик Берёзы Мартын Ткачук переехал в советский Львов. Здесь его нашли берлинские хозяева и установили с ним связь.
Ивасик, наигравшись за день на свежем воздухе, крепко спал. Ручонки раскинулись на подушке, ножка высунулась из-под одеяла и повисла на краю кровати. Оксана подошла к сыну, укрыла его, убрала со лба упрямую прядь волос и в задумчивости проронила:
— Как он похож…
Глаза её встретились с глазами мужа. Большие, честные, они смотрели с портрета, как живые. И всё в родных чертах мужа дышало энергией, силой. Чужой казалась только едва уловимая скорбная улыбка. Она острым укором отозвалась в сердце молодой женщины.
В комнату влетел Олесь с пунцовыми от мороза щеками. Он хотел сказать, что подмёл снег на лестнице, прочистил дорожку до самой калитки, но, увидев слёзы, стоявшие в глазах Оксаны, не проронил ни слова! Подошёл к ней, обнял.
— Не плачьте, тётя Ксана… Я только летом поеду к дедушке, а после приеду. Я всегда буду вам всё делать, помогать…
Часы пробили шесть вечера.
— Пора идти, — спохватилась Оксана.
— Такой снег, а вдобавок ещё и здорово скользко, — забеспокоился мальчик. — Не надо сегодня ходить. А, тётя?
— Нельзя, голубь мой, — Оксана ласково провела рукой по вихрастым волосам племянника. — Девочки будут ждать. Кружок наш готовит вышивки для выставки ко дню Красной Армии. А до праздника осталось всего одиннадцать дней.