Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Он употребил слово «любовь» совершенно сознательно. Он был действительно в нее влюблен. Очевидно, платонически: она олицетворяла для него одновременно плачущую женщину и идеальную женщину, легенду современного искусства и недосягаемую икону. А Дора вполне удовлетворялась такой формой умственного обожания и преданности.

Он был не единственным, кто так за ней ухаживал… В то время, когда она завела эту записную книжку, к ней тяготели и ее почитали несколько молодых геев: бельгийский поэт Тео Леже, сын банкира, очень красивый, очаровательный, депрессивный, который тоже наблюдался у Бланш Ревершон; но особенно – американец Джеймс Лорд, ее спутник на памятной вечеринке в доме Дугласа Купера.

Дора обращалась с ними как с детьми, веселилась, когда они ревновали друг друга, и вела себя как капризная школьная учительница, которая регулярно меняла своих любимчиков. Часто это был Шербан, но она могла без предупреждения уехать в Менерб вместе с Джеймсом. Возможно потому, что у него была машина… В итоге в ее завещании фигурировал Тео…

Но, в отличие от Джеймса Лорда, который опубликовал свои воспоминания о Доре и Пикассо, приписав себе некие заслуги, Сидери оставался деликатным и никогда ничего не рассказывал об их необычной дружбе.

И верным другом: он поддерживал с ней связь и после 1958 года, когда она отказалась от всего светского и в одночасье перестала видеться с интриганом Джеймсом Лордом. Вряд ли Сидери был одним из тех «ужасных людей», о которых говорил Андре дю Буше. Он был светским, но чутким, культурным, увлеченным живописью, театром, поэзией и литературой. Он переводил как с английского, так и с немецкого… И если она еще этого не знала, наверняка открыл ей значение слова «Маар»: расплавленное жерло вулкана.

В 1971 году Шербан стал автором серьезного исследования иудаизма у Пруста. Понятно, что они об этом говорили… Но вряд ли она все еще была одержима этим вопросом…

4 апреля 1973 года прошел слух, что состояние здоровья Пикассо ухудшилось. Шербан послал ему трогательную телеграмму: «Я думаю о тебе, и если ты захочешь меня видеть, немедленно приеду» [172]. Художник умер через четыре дня. Дора не отвечала ни на письма, ни на звонки. Что она чувствовала, опустошение? Особенно сильную ярость и отчаяние она испытала, узнав, что Пикассо не был похоронен по христианскому обряду. Поэтому вовсю молилась о спасении его души.

До конца своих дней она хранила в своих ящиках письма и бесчисленные поздравительные открытки от Шербана, который уже не знал, что придумать, чтобы снова ее увидеть. Все было тщетно… Тем более что временами она становилась совершенной гомофобкой. Американский коллекционер Сэм Вагстафф испытал это на себе. Желая купить ее фотографии, он думал, что доставит ей удовольствие, присовокупив к письму очень красивую книгу, в которой были собраны иллюстрации части его коллекции. В ответ он получил письмо с оскорблениями. Дора была в ярости, увидев, что один из ее коллажей расположен рядом с изображениями Мэпплторпа, которые сочла развратными. Она была шокирована даже розовой обложкой: «Полное извращение, дьявольский цвет…»

Вагстафф не сдавался: он поручил своему другу писателю Сержу Брамли, который в то время работал в Бобуре, позвонить ей, не говоря, что звонит от него. Она была вполне любезна и сразу рассказала ему об этом «американском извращенце», у которого недавно хватило наглости опубликовать одну из ее фотографий наряду с этими уродами-гомосексуалистами. Она согласилась встретиться с молодым человеком и предложила ему выпить чаю у нее дома.

Но увы, в назначенный день его ожидала оставленная в двери записка: извините, я больна, устала, перезвоните в следующем месяце. Он будет не раз перезванивать, а она – назначать встречу, которая неизменно откладывалась… Ей, вероятно, не хотелось, чтобы ее видели такой, какой она стала. Но зато они подолгу болтали по телефону. И она по-прежнему пользовалась обаянием своего голоса, который звучал все так же молодо. Брэмли утверждал, что у нее был едва заметный акцент, который делал звучание ее голоса еще более обворожительным.