Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Еще одно письмо от бенедиктинца заслуживает того, чтобы мы остановились на нем подробнее. В 1958 году Дора Маар рассказала ему о своем желании стать крестной матерью одного ребенка. Определенно, у нее это была навязчивая идея! Дом Жан де Монлеон посоветовал ей обратиться в испанскую католическую миссию… В той же папке содержатся несколько писем и открыток от молодой девушки. Дора стала ее крестной, а также крестной ее младшего брата. Наконец-то она нашла детей, чего ей так хотелось. Тем не менее в этих письмах нет эмоциональной вовлеченности. Стоит наконец признать, что потребность спасти душу была сильнее, чем желание любить ребенка.

Переписка с Домом Жаном де Монлеоном, похоже, прервалась в 1960-х, или письма не сохранились. По словам Жана де Базелера, «он немного потерял голову в конце своей жизни». Вначале она должна была принимать все, что он говорил, за откровение. Потом он перестал отвечать. Конечно, она была сбита с толку, но продолжала духовную практику по его рекомендации: несколько молитв в день и первая утренняя месса.

Как ни странно, она делала заметки во время богослужения. С 1967-го по 1973 год она замарала десятки страниц. Поначалу они кажутся чуть ли не забавными: подобно инспектору, наблюдающему за молодым учителем из глубины класса, она каждый день фиксировала все оплошности священников, разоблачала их ошибки в ходе литургии, упоминания о политике, которые ее раздражали, или запахи из кухни, из-за которых она утрачивала чувство благоговения… С годами ее тексты стали больше напоминать заметки, сделанные на уроках богословия. Но после 1973-го, года смерти Пикассо, никаких заметок больше не было.

Соседи по-прежнему видели, как она шла на заре в церковь Сен-Сюльпис или Сен-Жермен-де-Пре. С годами она была все более согбенной, иногда в странном парике, но все с такой же решительной походкой. После мессы она сразу направлялась домой, чтобы продолжить писать, прерываясь только для молитвы, через регулярные промежутки времени. В каком-то смысле она вела монашескую жизнь вне монастырской среды, которая, возможно, больше бы ей подходила. В ее архиве сохранилось множество книг по религиозной медитации: Блаженный Августин, Святая Тереза Авильская, Фома Аквинский и, конечно, полное собрание сочинений Дома Жана де Монлеона с автографом автора.

Но и «Майн кампф»… Белая обложка со свастикой и красным орлом, перевод на французский, полное издание, не предназначенное для продажи. Это для меня не новость: галерист Марсель Флейс видел эту книгу в ее библиотеке. Тем не менее я ошарашена и осмеливаюсь лишь приоткрыть книгу, словно из нее вот-вот вырвется что-то гнусное.

Книга изрядно потрепана, видимо, ее много раз читали, она и ее отец. Ни заметок на полях, ни подчеркнутых фраз, зато из нее выскользнула служившая закладкой открытка с Гитлером перед Эйфелевой башней. Если бы Дора купила ее просто так, она бы выбросила эту фотографию. Мне даже не хочется больше понимать, что было у нее в голове, меня от этого тошнит.

Кониль,

архитектор из Менерба

22 улица Петит Фюстери, Авиньон

Было бы несправедливо забыть об архитекторе из Менерба, который, не будучи духовным проводником, все же проводил меня до Доры.

На этот раз мне не повезло: региональная палата архитекторов не сохранила никаких контактов, и ни один из Конилей из Воклюза мне так и не ответил.

К счастью, интернет хранит память о забытых людях. Его зовут Альбер Кониль. Его агентство находится в Авиньоне, но, поскольку он родился в Иль-сюр-Ла-Сорг, он хорошо знает Люберон. Во время войны он участвовал в утопическом приключении нескольких молодых художников в деревне-призраке, в четырех милях от Менерба. Руководителя группы из Оппеда звали Бернар Зерфюсс, позднее он получил в Риме Гран-при, это был великолепный архитектор, отчим Патрика Модиано. В течение нескольких месяцев с ними жила Консуэло де Сент-Экзюпери, жена писателя и художница, в итоге Оппеде появились несколько сюрреалистов, обосновавшихся на вилле Эйр-Бель в Марселе.

После войны группа из коммуны Оппед распалась. Но Альбер Кониль остался и продолжил участвовать в восстановлении старой деревни. Когда Дора искала архитектора, кто-то подсказал ей обратиться к нему.

В то время дом едва ли был пригоден для жизни. В 1946 году Франсуаза Жило сетовала, что дом был ветхим и у него осыпались потолки [180]. Никогда прежде не замеченный в бестактности Пикассо попросил у Доры ключи, чтобы провести там несколько дней со своей новой спутницей. «Я была тогда дурой и дала ему ключи» [181]. Точно так же, как он никогда по-настоящему не отпускал женщин, которых бросал, он по-прежнему считал, что владеет всем тем, что им дарил, картинами и домами. Но они недолго пробыли в Менербе: молодая любовница чувствовала себя очень неуютно в доме старой, а главное – она терпеть не могла скорпионов. Уезжая, Пикассо оставил, словно в качестве платы за жилье, два рисунка, которые сделал из окна комнаты Доры, где спал с Франсуазой…