Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Если верить свидетелям, она мало что там изменила. Сначала она поручила Альберу Конилю ремонт второго этажа: трех спален и двух ванных комнат. На фасаде она добавила ставни. И выбросила сиденье унитаза, которое Пикассо выкрасил в зеленый цвет и расписал маленькими цветочками. «Должен быть предел идолопоклонству», – сказала она. «Теперь осталась только моча папы», – ответил художник, узнав об этом.

Но этот дом был словно черная дыра. Каждый год приходилось ремонтировать кровлю, сантехнику, белить стены известью. Архитектор, должно быть, рассказывал жене или партнерам о своих удивительных визитах к ней на стройплощадку: о ее одержимости нелепыми деталями, уловках, чтобы поменьше заплатить, ее несомненном обаянии и обольстительном голосе.

Она хранила все и вся. Я нашла в ее архиве счета за все работы, которые производились до 1953 года под руководством Кониля компаниями из Авиньона, а затем каменщиками Менерба. После чего Альбер Кониль исчез из ее жизни.

Жером де Сталь, сын Николя, вспоминает, что в 1970-е годы дом находился в плачевном состоянии. «Когда шел дождь, вода стекала по лестнице, и ступени покрывались пеной».

Тем не менее Дора приезжала в Менерб почти до конца своей жизни.

Долгое время она добиралась поездом до вокзала Авиньона, где ее ожидало такси из Менерба. Начиная с 1980-х, этот же водитель приезжал за ней в Париж. Она складывала все свои вещи в полиэтиленовые пакеты, надевала друг на друга несколько жакетов и усаживалась в машину, как когда-то в «Испано-Сюизу».

Анна де Сталь вспоминает, что в деревне «имели обыкновение наблюдать за ставнями Доры» [182]… Они также замечали, как ее мопед мчится среди виноградных лоз, или как согбенная фигура влечется в часовню Нотр-Дам-де-Грас, расположенную недалеко от ее дома. Но очень немногие осмеливались подойти. С ней никогда не знали, чего можно ожидать.

Пуйо, мрамор

1 авеню Симетьер, Кламар

МИК 0039

Его звали не Пуйо, а Руйяр! Что за мания неправильно записывать имена. Для нее было неважно, Руйяр или Пуйо, главное – мрамор, на всякий случай. Кстати, это имя записано на букву «М»!

Что касается того, почему она выбрала ремесленника из Кламара… Ответ высечен на мраморе: бабушка и дедушка Доры по материнской линии уже много лет покоились в семейном склепе на маленьком кладбище Буа-Тардье: Генриетта и Жюль Вуазен.

Р. Руйяр в то время был одним из двух мраморщиков Кламара, и, несомненно, лучшим: город обязан ему памятником павшим на Первой мировой войне, который, в силу обстоятельств, стал памятником павшим и на Второй.

В октябре 1942 года на похоронах матери Доры было немного людей: добраться до Кламара, особенно в условиях оккупации, было непросто. Были несколько старых друзей родителей, возможно, Пикассо… И опять же, это не точно: он изо всех сил старался жить так, будто ничего не случилось, обманывал смерть, чтобы не думать о ней. Возможно, были Поль Элюар, Нюш, Югетт Ламба…

Но 3 февраля 1969 года, перед гробом отца, который умер в возрасте девяноста четырех лет, Дора была еще более одинока. С момента своего окончательного возвращения из Аргентины в середине 1950-х он руководил туристическим бюро и югославским информационным агентством, живя как набоб в отеле «Пале-д’Орсе». Каждое воскресенье он приглашал дочь на обед в «Лютецию». Каждый раз это было целое представление, он срывал дурное настроение на официантах, горько размышлял о жизни и упивался своим антисемитизмом. Однако она всегда относилась к нему с безумной снисходительностью. Из Менерба, как маленькая девочка, она отправила ему открытку, едва он приехал. В последние годы, когда ему стало сложно передвигаться, она даже предложила ему поселиться у нее на улице Савой. Он оплатил счет за обед, размышляя: «Почему бы и нет». Но он был слишком горд и не хотел заканчивать свои дни ни в доме дочери, ни в доме престарелых. И умер в отеле.

Когда в июле 1997 года гроб с телом Доры Маар опускали в землю, ее провожали человек десять: соседка-англичанка, компаньонка Жан Клер и Элен Секель-Кляйн из Музея Пикассо, Вернер Спайс, директор Бобура, художник Раймон Масон и галерист Марсель Флейс. Она четко дала понять, что не хочет, чтобы было объявлено о ее смерти. «Монд» сообщил об этом только через десять дней.

То, что было после, и сегодня дразнит воображение.

После ее смерти стали искать завещание. У нее дома его не нашли. Нотариусы обнаружили только то, которое она написала в 1958 году [183]. В нем она назначила единственным наследником своего отца, а в случае, если он умрет раньше нее, – Дома Жана де Монлеона и еще двух монахов. Она также оставила своему духовному наставнику гравюру и три рисунка Пикассо, в том числе знаменитый портрет Макса Жакоба. Андре дю Буше и Тео Леже она оставила оригинальные издания, иллюстрированные Пикассо. И двум своим крестникам – небольшую сумму деньгами.