Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

Все достопочтенное собрание впало в состояние такого лихорадочного возбуждения, которое совершенно не вязалось с обликом Бессмертия. Один лишь великий Лустало, казалось, ничего не видел и не слышал, упорно погружая свое перо в табакерку.

Г-н Ипполит Патар, привстав на цыпочки, высоко задрав голову и буравя маленькими глазками старика Реймона, вопил:

– Он окончательно утомил нас этим своим огнем святого Эльма![25]Этим Элифасом – Кукишем-с-маслом! Тайбуром-Самодуром! Боригоновым ослом[26]!

Перед этой остротой, столь же неистовой, сколь и неуместной в устах непременного секретаря Французской Академии, г-н Реймон де ла Бесьер сохранил все свое хладнокровие.

– Господин непременный секретарь, – сказал он, – я не солгал ни разу за всю свою жизнь и не собираюсь учиться этому в моем нынешнем возрасте. Не далее, как вчера, перед торжественным заседанием я сам видел, как вы поцеловали ручку своего зонтика!

Г-н Ипполит Патар буквально взвился в воздух, и понадобились усилия всех собравшихся, чтобы вернуть его на землю и удержать от оскорбления действием, которому он готов был подвергнуть престарелого египтолога. При этом Патар верещал:

– Мой зонтик! Мой зонтик! Да я вам даже упоминать запрещаю о моем зонтике!

Но г-н Реймон де ла Бесьер заставил его умолкнуть, всего лишь указав трагическим жестом на Заколдованное кресло:

– Раз вы не фетишист, то сядьте туда, если осмелитесь!

Г-н Ипполит Патар буркнул на это:

– Сяду, коли захочу! Я ни от кого не намерен получать указания. И вообще, господа, позвольте напомнить, что час, назначенный для голосования, пробил пять минут назад!

Моментально восстановив свое достоинство, он первым отправился на свое место. Тем не менее, прежде чем он достиг его, за ним по пятам проследовало несколько иронических усмешек.

Он заметил их. Когда все расселись, готовясь к заседанию, и пресловутое кресло, таким образом, осталось пустовать, он изрек весьма натянутым и чопорным тоном:

– Правила не возбраняют коллеге, пожелавшему занять кресло монсеньора д’Абвиля, сделать это.

Никто не шевельнулся. Но среди академиков все-таки отыскался один, обладавший большей находчивостью, чем остальные, и сумевший успокоить совесть всех присутствующих следующим соображением:

– Лучше пока не занимать кресло из уважения к памяти покойного монсеньора д’Абвиля.

В первом же туре голосования Мартен Латуш, единственный кандидат, был избран единогласно.

Только тогда г-н Ипполит Патар вскрыл свою почту и испытал великую радость, которая разом его утешила: никаких известий от Мартена Латуша не поступило. Патар смиренно принял от Академии чрезвычайное поручение: лично известить новоиспеченного академика о счастливом событии.

Такого еще не бывало.

– Что же вы ему скажете? – спросил г-н канцлер у г-на непременного секретаря.

Г-н непременный секретарь, у которого слегка мутилось в голове от всех этих событий, рассеянно ответил:

– А что я, по-вашему, должен ему сказать? Скажу: «Мужайтесь, друг мой…»

Вот так и случилось, что вечером того же дня, часов около десяти, некая тень, принимавшая, казалось, огромные предосторожности, чтобы никто за ней не следил, проскользнула по пустынным тротуарам старой площади Дофина и остановилась наконец перед невысоким домиком, чей дверной молоток отозвался на это прибытие довольно зловещим стуком в ночной тиши.

Глава III. Шагающий ящик

Господин Ипполит Патар никогда не выходил из дому после ужина. Он не знал, что такое прогуляться поздно вечером или ночью. Но он слышал и читал в газетах, что это очень опасно. Когда он думал о ночном Париже, ему представлялись темные извилистые улицы, кое-где и кое-как освещенные тусклыми фонарями, сторонясь которых, то там, то сям крадутся подозрительные типы, подстерегая мирного обывателя, – совсем как во времена Людовика XV.

Но этой ночью Ипполит Патар, безвыездно проживавший на улице Бюси, в маленькой квартирке, покинуть которую его не заставили бы ни чей-то литературный триумф, ни какое-либо другое событие из жизни Академии, пробирался на тихую площадь Дофина по пустынным набережным, древним узким улочкам и особо опасному Новому мосту. Никакой разницы между тем, что рисовало ему воображение, и тем, что он наблюдал теперь в реальной действительности, он не обнаруживал.

Короче, ему было очень страшно.

Он боялся грабителей.

Но еще больше – журналистов.

Он буквально трепетал при мысли, что какой-нибудь газетчик увидит и узнает его, г-на непременного секретаря, предпринявшего ночное путешествие в поисках недавно избранного академика Мартена Латуша. Поэтому он предпочел выполнить свое исключительной важности поручение в спасительном ночном мраке, нежели среди бела дня.

К тому же в эту ночь Ипполит Патар беспокоился не столько о том, чтобы скорее сообщить Мартену Латушу о его избрании в Академию (в чем тот мог и не сомневаться), сколько о том, чтобы лично выяснить у Латуша, правда ли, что он снял свою кандидатуру и отказывается от кресла м-ра д’Абвиля? Ибо такова была версия вечерних газет.