Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

Окажись это правдой, положение Французской Академии стало бы ужасным…

И, пожалуй, смешным.

Г-н Ипполит Патар не колебался ни минуты. Прочитав после ужина тревожную новость, он сразу же надел шляпу, взял зонтик и вышел на улицу.

На совершенно черную улицу…

Теперь он дрожал на площади Дофина перед домом Мартена Латуша, ухватившись за дверной молоток.

Молоток стукнул еще раз, но дверь не открылась…

Вдруг г-ну непременному секретарю совершенно явственно почудилась слева от себя, в неверном свете уличного фонаря какая-то тень – странная, загадочная, необъяснимая.

Он воочию увидел шагающий ящик.

Да, квадратный ящик с маленькими ножками, который, быстро перебирая ими, бесшумно убегал куда-то в ночь.

Поверх ящика ничего не было – во всяком случае, г-н Патар ничего не заметил. И, однако, – шагающий ящик! Ночью! На площади Дофина! Г-н непременный секретарь неистово забарабанил в дверь. Ни под какими угрозами он не осмелился бы взглянуть в ту сторону, куда удалилось это опасное видение.

В двери жилища Мартена Латуша наконец открылось смотровое окошечко. Блеснул луч света и ударил прямо в лицо г-ну непременному секретарю.

– Вы кто такой? Чего надо? – спросил грубый голос.

– Я… Ипполит Патар…

– Патар?

– Непременный секретарь Французской Академии…

При слове «Академия» окошечко со стуком захлопнулось, и г-н непременный секретарь снова остался в одиночестве на безмолвной площади.

Внезапно, на сей раз справа от себя, он опять заметил тень шагающего ящика. Холодный пот заструился по худым щекам чрезвычайного посланца прославленного Братства. Но к чести г-на Ипполита Патара мы должны отметить: волнение, готовое охватить его в эту ужасную минуту, в меньшей степени было вызвано невероятным зрелищем шагающего ящика и боязнью ограбления, нежели тем оскорблением, которое только что нанесли Академии в лице ее непременного секретаря.

Ящик, неожиданно появившись, столь же быстро исчез.

Изнемогая, несчастный стал озираться по сторонам затравленным взглядом.

Ах, эта старая, старая площадь с неровными, уступчатыми тротуарами, угрюмыми фасадами и огромными, словно прорубленными в них окнами, черные голые стекла которых, кажется, понапрасну держат взаперти сквозняки пустых комнат, покинутых людьми давным-давно, не счесть сколько лет тому назад…

Слезящиеся глаза г-на Ипполита Патара на какой-то миг устремились поверх острых крыш к небосводу, загроможденному тяжелыми тучами, потом снова спустились к земле, чтобы успеть увидеть в пространстве, простирающемся до Дворца правосудия и озаренном коротким проблеском лунного света, шагающий ящик.

На самом деле ящик не шагал, а бежал – со всех своих ножек – в сторону Часовой башни.

Это было черт знает что! Какая-то дьявольщина!

Бедняга в отчаянии вцепился обеими руками в ручку своего зонтика.

И вдруг подскочил от неожиданности.

Позади него что-то загрохотало…

Чей-то гневный голос…

– Опять ты! Опять ты! Вот я тебя сейчас взгрею!

Г-н Ипполит Патар вжался в стену, обессиленный, на подгибающихся ногах, не способный испустить даже слабый вскрик. Над его головой взметнулась какая-то палка, видимо, ручка от метлы…

Он закрыл глаза, принося свою жизнь в жертву Академии.

И снова открыл их, удивляясь, что все еще жив. Ручка от метлы, вращаясь в воздухе, удалялась, сопровождаемая шумом развевающихся юбок и стуком калош по тротуару.

Выходит, эта метла, эти крики, угрозы предназначались вовсе не ему? Он перевел дух.

Но откуда взялось новое видение?

Г-н Патар обернулся. Дверь позади него была приоткрыта. Он толкнул ее и вошел в какой-то коридор, ведущий во внутренний дворик, где, казалось, все сквозняки назначили друг другу свидание. Он очутился в доме Мартена Латуша.

Задолго до того г-н Патар навел справки. Он знал, что Мартен Латуш – старый холостяк, которого ничто на свете, кроме музыки, не интересовало. Жил он со старой экономкой, которую терпеть не мог. Экономка эта была сущим тираном, и о ней говорили, что она изрядно портит жизнь бедняге. Но зато она была ему так предана, что и выразить нельзя, и, когда тот хорошо себя вел, баловала его, как ребенка.

Мартен Латуш переносил эту преданность с кротостью мученика. Ведь и великий Жан-Жак Руссо познал испытания подобного рода, что, однако, не помешало ему создать «Новую Элоизу». Вот и Мартен Латуш, несмотря на ненависть своей Бабетты к духовым инструментам и вообще ко всему, из чего можно извлечь мелодию, умудрился с большой дотошностью написать пять томов «Истории музыки», удостоившейся во Французской Академии самых высоких похвал.

Г-н Ипполит Патар остановился в коридоре перед самым выходом во дворик, уверенный, что только что сподобился видеть и слышать ту самую жуткую Бабетту.

Он имел все основания полагать, что она скоро вернется.

Обуреваемый этими предчувствиями, он стоял ни жив ни мертв, не решаясь кликнуть хозяина из страха разбудить сердитых соседей, равно как и спуститься во двор, чтобы ненароком не свернуть себе шею в потемках.