– По чести и по совести!
– Ну так вот, господин Непременник, я не хочу, чтобы он помер!
– Он не умрет, сударыня!
– То же самое говорил моему хозяину этот… Максим д’Ольнэ… а сам помер!
– Из этого не следует, однако, что и господин Латуш…
– Бог его ведает! Уж я-то точно запретила хозяину туда являться, в эту вашу Академию…
– Но он в нее избран, сударыня!
– Знать ничего не знаю! Раз не придет – значит, и не избран. Я и всем газетчикам, которые сюда нагрянули, то же самое объявила. Так что придется держать слово. Не явится он, точно вам говорю.
– Как не явится? Но у нас письма от него…
– Это без толку. После того письма, которое он вам вчера написал, никто и слова поперек не молвит. Он его при мне писал, вы его, небось, уже получили нынче утром? Он мне сам его читал. Там про то, что не пойдет он в Академию…
– Клянусь вам, сударыня, я не получал такое письмо! – вскричал г-н Ипполит Патар.
Бабетта, обдумывая услышанное, некоторое время молчала. Потом решительно заявила:
– Я верю вам, господин Непременник.
– Почта, – как бы оправдываясь, начал г-н Патар, – порой работает неважно…
– Нет, – со вздохом отвечала Бабетта, – нет, господин Непременник. Не то! Вы потому его не получили, письмо это, что
– Но это невозможно! – возразил г-н Патар, глаза которого тоже увлажнились. – Совершенно немыслимо! Кто-то обязательно должен произнести речь в честь монсеньора д’Абвиля.
– Мне-то что, – всхлипывала Бабетта, – мне-то все равно. А вот он, бедняга, только о том и думает, как бы получше его написать, это похвальное слово вашему д’Абвилю! Злости в г-не Латуше ни на грош нету! Ох, доконает оно его, это похвальное слово! Да разве хозяина что-то остановит? Ему лишь бы в Академию вашу попасть! Но у меня предчувствие, говорю вам…
– Напрасно вы…
– Тсс! Тише! – приложила палец к губам Бабетта, внезапно прервав свои причитания.
Она яростно уставилась на тротуар под окнами. Г-н непременный секретарь проследил за ее взглядом и заметил прямо под фонарем напротив дома
– Шарманщик, – прошептал г-н Ипполит Патар.
– Игрец, – тихонько выдохнула Бабетта, для которой все уличные музыканты были «игрецами». – Ей-богу, тот самый! Вернулся! Думает, что мы уже спим. Да тише вы, не возитесь! – Она так разволновалась, что стало слышно, как колотится ее сердце. – Поглядим сейчас, что он затевает, – пробормотала она сквозь зубы.
Тем временем
Г-н Ипполит Патар подумал про себя: «Где-то я их уже видел, эти глаза». Он встревожился еще больше, хотя для этого уже не требовались никакие новые события. Обстоятельства сами по себе были пугающими, ненадежными и таинственными, а тут еще угол темной кухни с зарешеченными окнами да речи старой служанки, растревожившие ему сердце. Все правда, все правда! Он сгоряча ответил, что обе смерти естественны. А вдруг этот третий тоже умрет? Какая ответственность падет тогда на него, непременного секретаря! Не говоря уже об угрызениях совести…
Сердце г-на Патара застучало так же сильно, как и у суеверной Бабетты.
Но что все-таки делала на пустынном тротуаре эта лохмато-бородатая голова, торчащая из-за шарманки? Почему еще совсем недавно этот ящик так странно вышагивал, то показываясь, то исчезая, и зачем вернулся, после того как был изгнан? Ведь очевидно же, что именно за ним недавно гналась старая Бабетта со всеми пылом и скоростью, доступными ее калошам. С какой целью этот ящик возвратился под фонарь? Чего ради он торчит там со своей дремучей бородой и таращится на них маленькими моргающими глазками?
«Поглядим сейчас, что он затевает», – сказала Бабетта. Но
– Погодите! – прошептала служанка. – Погодите!
С тысячей предосторожностей она стала прокрадываться к выходу из кухни, по-видимому, решив возобновить охоту. Ах, какая она все-таки храбрая, не взирая на свои страхи!
На какое-то мгновение г-н непременный секретарь отвел глаза от неподвижного ящика, чтобы последить за продвижением Бабетты. Но когда снова выглянул на улицу, ящик внезапно исчез.
– Ох, – выдохнул он. – Его уже нет. Ушел.
Бабетта вернулась к окну и тоже посмотрела наружу.