Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

– Ничего, я-то ведь провел здесь целые годы! – с горечью произнес узник, и столько яростной муки прозвучало в его голосе, что оба академика: старый и новый – устыдились собственного малодушия.

Г-н Лалуэт даже пообещал:

– Мы спасем вас!

В ответ на это узник расплакался, как ребенок. Лишь тогда г-н Патар и г-н Лалуэт узрели всю бездну его униженности. Его одежда превратилась в клочья, а то, что от нее осталось, – прорехи да лоскутья – свидетельствовало о недавней драке. Оба «гостя» сразу вспомнили, как великан Тоби заставлял беднягу замолчать.

Какой ужасный жребий загнал несчастного в эту клетку? Брошенные им вскользь слова заставляли предположить такое чудовищное злодеяние, что г-н Патар, считавший себя давним знакомым Лустало, боялся даже помыслить об этом. Но чем иным, кроме как преступлением, можно было объяснить принудительное заточение этого человека? По какому праву его лишили свободы и держат на цепи, как собаку? Его, талантливого ученого, только что передавшего Лустало какую-то формулу, чтобы не умереть с голоду?

Наконец-то г-н Лалуэт сложил разрозненные события, роившиеся в его голове, в одно целое. Да-да, он больше ни в чем не сомневался. Он понял, что Лустало запер в клетку безвестного гения, и именно тот сделал за «великого» ученого все те открытия, которые принесли злодею мировую славу. Торговец антиквариатом с детства привык мыслить конкретно, и сейчас он нарисовал в своем воображении совершенно отчетливую картину. По одну сторону решетки – «великий» Лустало и его подельник Тоби с куском хлеба и миской похлебки в руках, а по другую – несчастный гений, томящийся в неволе со своими открытиями. Через прутья решетки, таким образом, совершался обмен – неравноценный, дикий, за гранью здравого смысла.

Лустало должен был, – размышлял дальше г-н Лалуэт, – из кожи вон стараться оградить эту страшную тайну от всех. Для него она имела ценность неизмеримо большую, чем жизни каких-то трех академиков. Г-н Лалуэт видел это – увы! – слишком хорошо, настолько хорошо, что ни на минуту не усомнился: ради сохранения своей тайны Лустало без колебаний принесет ей в жертву еще две жизни. Встав на путь преступлений, не так-то легко остановиться.

Необычайная ясность, с какой г-н Лалуэт представлял себе всю эту драму, побуждала его как можно скорее покинуть опасное место. Ему вовсе не улыбалось проторчать тут еще целый час. Тем временем г-н Патар, мозг которого совершенно изнемог, силясь отвергнуть доводы, безоговорочно принятые г-ном Лалуэтом, попытался употребить навязанный ему досуг, чтобы побольше разузнать об узнике и его истинном положении.

В его взбудораженной памяти внезапно всплыли слова Мартена Латуша, переданные затем Бабеттой: «Возможно ли такое? Это же было бы величайшим преступлением на свете!» Да! Да! Величайшим преступлением на свете. Увы! Г-н Ипполит Патар вынужден был признать эту истину, сколь бы отвратительной она ни казалась.

Узник за решеткой бессильно уронил голову на руки, словно раздавленный гнетом нечеловеческого страдания. Огарок над его головой, прикрепленный так высоко, чтобы он не мог его достать, освещал помещение самым фантастическим образом. Разрозненные, наваленные в беспорядке предметы приобрели какие-то странные очертания, как будто все были «зарешеченными». Эта зловещая лаборатория напоминала владение самого дьявола – настолько жутко выглядели в неверном свете все эти увеличившиеся тени реторт, змеевиков, чудовищных остывших тиглей… И посреди этой алхимической кухни – кучка тряпья на полу, несчастный, скорчившийся пленник.

Г-н Патар несколько раз окликнул его, но человек не подал виду, что слышит. Где-то в вышине рычали собаки, помешавшие г-ну Лалуэту открыть вожделенную дверь, в которую он мечтал проскользнуть подобно кусочку сала.

Кучка лохмотьев на полу вдруг зашевелилась. Из нее восстал призрак с пламенеющими глазами и произнес ужасные слова: