Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

Совсем просто! Совсем просто! Ей, видите ли, пришла мысль не ложиться этой ночью в спальне, а провести ночь в одной комнате с сиделками, то есть в будуаре. Вот она и заперла за ними тремя дверь в будуар… После той страшной ночи на нее вдруг нападает временами страх, боязнь чего-то, и это вполне понятно… Но поди пойми, почему именно в эту ночь, когда он должен был прийти, она по счастливой случайности заперлась со своими сиделками? Поди пойми, почему она отклоняет предложение господина Станжерсона спать в гостиной у дочери, раз ей так страшно! Поди пойми, почему письмо, которое только что лежало на столе в спальне, куда-то вдруг исчезло!.. Тот, кто поймет это, наверняка скажет: мадемуазель Станжерсон знала, что убийца вернется… Она не могла помешать ему прийти… Она никого не предупредила об этом, потому что убийце нужно оставаться неизвестным… Его не должен знать отец, его никто не должен знать… никто, кроме Робера Дарзака. Ибо теперь господин Дарзак наверняка знает его… А может, знал еще раньше? Вспомним фразу, произнесенную им в саду Елисейского дворца: “Так неужели для того чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?” Ради чего преступление? Чтобы устранить препятствие, то есть убийцу? Вспомним и другую фразу господина Дарзака, которую он выдал в ответ на мой вопрос: “Надеюсь, вы не против того, чтобы я нашел убийцу?” – “Я готов убить его собственными руками!” А я ему еще возразил: “Но вы не ответили на мой вопрос!” – что было чистейшей правдой. И в самом деле, господин Дарзак настолько хорошо знает убийцу, что боится, как бы я не отыскал его, и в то же время готов уничтожить его. Он оказал мне помощь в расследовании только по двум причинам: прежде всего потому, что я вынудил его это сделать, и еще потому, что надеется таким путем спасти ее…

Я следую за ней в спальню… в ее спальню… Я гляжу на нее… и на то место, где только что лежало письмо… Мадемуазель Станжерсон наверняка взяла его. Письмо, несомненно, предназначалось ей… Несомненно… Ах, как она дрожит, бедняжка! Она дрожит, слушая фантастический рассказ отца о том, как убийца сидел в ее спальне и как мы преследовали его… Но совершенно очевидно… абсолютно ясно одно: она успокаивается лишь после того, как узнает, что преступник с помощью неведомых волшебных чар сумел ускользнуть от нас.

Затем наступает молчание… И какое молчание! Ее отец, Ларсан, папаша Жак и я – все мы собрались там и молча смотрели на нее… Какие мысли парили вокруг нее в этой безмолвной тишине? После всего, что случилось в тот вечер, после таинственного проникновения убийцы в ее собственную спальню и после его не менее таинственного исчезновения в загадочной галерее мысли каждого из нас, начиная с тех, что бродили в голове у папаши Жака, и кончая теми, что зарождались в голове у господина Станжерсона, – все эти мысли можно было бы, пожалуй, выразить словами, с которыми следовало обратиться к ней: «О ты, которой ведома тайна, открой ее нам, и тогда, если даст Бог, мы сумеем спасти тебя!» Ах, как бы я хотел спасти ее… от нее самой и от того, другого! Просто плакать хочется… Да, я чувствую, как слезы подступают к моим глазам от сознания собственного бессилия перед этим страшным бедствием, так ревностно скрываемым.

Она здесь, та, от которой пахнет “духами дамы в черном”… Наконец-то я вижу ее в той самой комнате, в ее спальне, где она не пожелала меня принять после первого покушения… в той комнате, где она отмалчивалась все это время да и теперь продолжает хранить молчание. С того самого рокового часа в Желтой комнате мы непрестанно кружим вокруг этой незримой, безмолвной женщины, чтобы узнать то, что знает она. Наше стремление, наша жажда выведать это должны причинять ей новые муки. И кто знает, быть может, проникновение в ее тайну послужит причиной иной драмы, еще более ужасной, чем та, которая разыгралась здесь? Кто поручится за то, что она не умрет от этого? Хотя она уже чуть было не умерла… А мы так ничего и не знаем… Вернее, есть такие, кто ничего не знает… Но я… Если я узнаю – кто, я буду знать все… Кто же это? Кто? Кто? А не зная – кто, я вынужден молчать из сострадания к ней, ибо она-то, несомненно, знает, каким образом ему удалось бежать из Желтой комнаты, знает и все-таки молчит. Так имею ли я право что-либо говорить? Когда я буду знать – кто, я поговорю с ним, только с ним!