Тайна жёлтой лилии (СИ)

– Тодо и Китта уже пришли со мной к отцу и подтвердили, что я нашла у них твой меч. Больше, в общем-то, ничего и не требовалось бы – как ещё этот меч мог к ним попасть, если только его не притащил Кано? Свидетельство Лоссо будет только дополнительным доказательством насилия над царицей.

– Тогда зачем нужно было с такой срочностью вызывать его из Мальи?

– Я же до последнего боялась, что что-то сорвётся и Лоссо останется последней надеждой. Кано мог пойти на отчаянный шаг и выбросить меч ночью в какой-нибудь колодец. Тодо и Китта могли отказаться свидетельствовать!

– Несчастные старики, – покачал головой Алефи. – Он их единственный сын?

– Единственный, – печально подтвердила Руйя. – Они ещё так им гордились. В каком они сейчас состоянии – мне страшно и вспомнить.

– И почему этот Кано так возненавидел белый свет? Первый человек после царя, родители любят, серебро рекой течёт… Его уже схватили, допросили?

– Он сейчас в одной из соседних деревень по делу – что-то связанное с этим Фаистом, – Руйя невесело усмехнулась. – Вернуться должен после полудня.

Она измученно опустила голову на руки. Да, оставалось совсем немножко до суда над настоящим виновником беды и освобождения Алефи, но сейчас у Руйи не осталось сил даже улыбнуться.

========== Глава 11. Признания ==========

Весть о том, что первый советник царя оказался убийцей царицы, разнеслась по всему острову как ветер. О настоящих причинах убийства, конечно же, знали только несколько человек – Руйя с отцом, Алефи, Лоссо, Тодо и Китта; даже Улато, по общему согласию, решили не выдавать тайны. Подданным Маро кратко объявил, что Кано давно мечтал тайком о царском троне и из-за этого в конце концов обезумел.

Сам Кано, когда его схватили сразу же по возвращении во дворец, вопреки опасениям Руйи, немедленно сознался во всём. Судя по всему, ему стало легче, когда открылась вся правда – его отчаяние после убийства, которое замечала всё это время Руйя, было непритворным, запоздалое раскаяние терзало его днём и ночью.

Он цеплялся за свою власть как за то, ради чего он пошёл на убийство, и потому удерживал себя от того, чтобы пойти к царю и признать свою вину самому, но и государственные дела утешения не приносили – тем более, что в глубине души он понимал, что началом всего стало его же насилие над Аэссой, даже если пытался убедить себя, что это не так.

Руйя думала, что у Кано помутился разум из-за его уродства (хотя, с другой стороны, столь же горбатый Тодо был добрейшим и безобиднейшим созданием на свете), но сам Кано сказал, что дело было вовсе не в этом. Просто он в один прекрасный день начал понимать, что извёл жизнь на тайные совещания, переговоры и посольства, оставаясь при этом незамеченным, нелюбимым и одиноким (с родителями, по его словам, ему давно уже было не о чем говорить), и стал всё больше завидовать Маро – но не царскому трону как таковому, а тому, что у Маро есть семья, есть народная любовь и слава.

Когда Руйя его выслушала, она сочла всё это горячечным бредом – ещё большим бредом, чем то объяснение событий, что было дано народу. Однако Кано настаивал, что именно такие размышления и привели через сколько-то лет к той яростной злобе, с которой он зажал Аэссе рот тем злосчастным вечером после Игр в одном из закоулков лабиринта.

На следующий же день он начал жалеть о содеянном. Он повторял – и Руйя, надо сказать, была склонна ему поверить, – что больше никогда не причинил бы вреда царице, если бы не беременность. Слишком всё совпадало по срокам, и Кано перепугался.

– Я решил, что это будет вроде как милосердием – родись кривой ребёнок, царице всё равно не жить, – сказал он. – А потом… потом всё уже было как в тумане. Словно это меня самого зарезали. Утащил меч, сам не знаю, для чего. Ночью глаз сомкнуть не мог, сердце так и грызло, в голове стучит, а порой слышалось, что царица кричала… Я… я рад, по-настоящему рад, поверьте, что финикийца не казнили. Хотя бы за него отвечать не придётся.

Когда стражники уже собрались вести выговорившегося и совершенно не противившегося приговору Кано на казнь, Маро спросил:

– Чего я никак не понимаю – зачем тебе было красть царскую печать?

– Я не крал её, – спокойно ответил бывший советник.

– Что значит – не крал?

– Когда царевна говорила со мной о печати, я честно поделился своим мнением, при котором и остаюсь – её вытащил у Куро кто-нибудь из свиты финикийца, – увидев на лице Маро недоверие, Кано тяжело выдохнул. – Сиятельный царь, я, по-твоему, признался в страшнейших преступлениях и скрываю мелкую кражу? Всё равно новая печать почти готова.

– Он не лжёт, – подала голос Руйя. Опираясь на руку Алефи – он успел немного привести себя в порядок после тюрьмы, умывшись и расчесав свои тёмно-каштановые волны волос, – она в течение всего допроса стояла рядом с отцом, хотя сама почти ничего не говорила.

– Ты уверена? – повернулся Маро к дочери.

– Ещё бы мне не быть уверенной. Печать взяла я. Она до сих пор лежит в кувшинчике с ароматным маслом в моей комнате.

– Руйя! – ахнул царь. – Ты… как… но почему?

Руйя посмотрела на Алефи:

– Я хотела отсрочить казнь.