Тайна Змеиной пещеры(Повесть)

В середине дня занепогодило. И ветер, и гром, и молнии, и дождь — откуда только все взялось и налетело? В другой раз из хаты никто носа не показал бы, а тут — шли и шли. Не прикрываясь от дождя, промокшие, молчаливые люди собрались около конторы.

Председатель «сидел на телефоне», район долго не отзывался, линию повредило, что ли. Потом связь наладилась — сказали: проводите митинг.

Стояли у конторского крыльца изменившиеся до неузнаваемости односельчане.

Дед Нырько, потерявший руку не то в японскую, не то в империалистическую. Его мокрые висячие усы прилипли к подбородку. Струилась с непокрытой головы дождевая вода.

Грицько Хрипченко, здоровяк с завидной шириной плеч. В притушенных глазах его не было ни одной искорки-озорницы. Да полно, он ли это, тот самый Грицько, который не мог пройти мимо любого мальчишки, чтобы не учинить над ним какой-нибудь каверзы? Его жена, Паранька, маленькая, круглолицая, с ямочками на щеках, стояла рядом, держась за мужа.

Петя Ваштрапов, несмотря на то, что день воскресный — трезвее трезвого. Вмятины, оставленные на его лице оспой, заполнились дождинками — точь-в-точь, как соты медом.

Отец Васьки Пухова нетерпеливо топтался на одном месте, сплевывая дождевую воду.

Старый Деркач обводил людей прищуренным взглядом, крутил осторожно ус. Наверное, вспомнились ему те времена, когда был он пленником в Пруссии. До сих пор, ведь, слова прусацкие вроде «масер-васер-бутерброд» не позабыл. Умел он как никто газеты читать между строк. Такое иногда вычитает, что все село, услышав, ищет, ищет потом эту новость в газете, да и не найдет. Про то, как в Одессе трамвай с пассажирами под землю провалился. Или про то, как в нашем райцентре германского шпиона поймали — пробирался на лубяной завод, чтоб лично убедиться в прочности петропавловских веревок.

Митька сердито сопел и думал, наверное, про Василька и про Натулю.

Завхоз осуждающе качал головой — не предотвратили, мол, не управились. А дальше стояли женщины и девчата. По их пасмурным лицам ручьями текла дождевая вода, смешиваясь со слезами.

Председатель вышел на крыльцо тоже мокрый. Не от дождя — от пота. Серые, обычно приветливые глаза смотрели отчужденно. В лице — напряжение.

Немец наступает по всей западной границе от Черного до Балтийского моря. Объявлена всеобщая мобилизация. Митька призывается с машиной в распоряжение военкомата.

Толпа, наконец-то, заговорила, заколыхалась и поплыла, разбиваясь на потоки, по улицам, переулкам, дворам.

Дождь отшумел. Быстрые ручьи завели шумный хоровод. Через тын на улицу склонились омытые дождем вишневые ветки с однобоко загорелыми ягодами.

* * *

Маленькой Антоновой сестре пошел второй месяц. Она лежала в люльке, подвешенной на пружине к потолку. Молотила ногами и ловила рукой солнечные зайчики, прыгавшие у нее перед глазами.

Антон посмотрел на сестру и подумал: «Хорошо маленьким. Лежит себе и ничего про войну не знает. Смеется и все, а мать над ней склоняется и плачет».

Труднее всего для Антона — переносить материнские слезы. Глаза начинают мутнеть у него, моргает, моргает, и, как ни сопротивляется, все равно щеки становятся полосатыми. Одна дорожка мокрая, одна — сухая, одна — мокрая, одна — сухая. От всего этого единственное средство было у Антона: он старался поскорее убежать из хаты куда глаза глядят. Бежать по тропинке в огород, в сад. Если никого нет поблизости, отреветься, а если кто встретится, поскорее забыть, почему и отчего сбежал.

Уже второй день идет война. Мать плачет потихоньку, когда отец приходит домой обедать, и громко, когда остается одна.

Отцу ночью принесли повестку. Сегодня он еще мечется по полям и фермам, а завтра вместе с другими уйдет вслед за подводой, нагруженной баулами, по петропавловскому шляху.

Антон знает, что утешить мать нельзя. Старший брат где-то фезеушничает, а младший еще не вошел, как говорит мать, в пору, что с него возьмешь? Одна она останется с ребятишками, которых в семье ни много, ни мало — целых пять. Да сиротка, пригретая в семье.

Антон уже задумываться стал: как это будут они жить без отца? Уж как хотелось ему вырасти, раньше времени стать вровень если не с отцом, так хотя бы со старшим братом. Тянулся изо всех сил, но не успел. Началась война, а он, если даже привстанет на цыпочки, не достает отцу и до плеча.

Мать укладывала в мешок пампушки, когда Антон появился на кухне. И тут началось то, чего он больше всего боялся. Схватила сына в объятия, прижалась к его лицу мокрыми щеками и ну причитать! И столько было печали в ее нежном голосе, столько невыплаканного горя вместила она в единственное повторенное много раз слово: «Сыночек!» Сил никаких не хватило, чтобы не расплакаться вместе с ней. Рванулся Антон в дверь и побежал. Опомнился у самой Самары, за огородом. Перевел дух, оглянулся и видит — стоит среди разлапых тыквенных листьев мельник. Опирается на палку и сам себе что-то говорит. Увидел Антона, улыбнулся:

— А, воробей! Ну, что отец?

Перепрыгнул Антон через канаву, прыгнул еще раз, еще, выбирая маленькие пятачки земли, не покрытые тыквенной ботвой.

— Чего говорите, дедусь?