Тайная одержимость

– Что там такое? Почему мне больно? – Я отстранился, сбитый с толку.

– На тебе стоит метка. – Она обернулась.

– Метка? – Она не понимала, ждала объяснений, а мне бы и самому что-то понять.

Я долго ей не отвечал, но затем повторил:

– Метка. – Заглянул ей в глаза. – Метка, сообщающая о том, что теперь ты принадлежишь мне.

Странное чувство, но я был уверен, душой и сознанием убежден, что в тот момент меня постигла истина – неоспоримая и такая простая, которая быстро сменилась тревогой – за нами наблюдали beluaferus.

Поднимаясь, я стал увлекать ее за собой. «Не подходите», – говорил я взглядом. – «Не подходите». Поскольку теперь я был готов на все, даже пожертвовать ferus. Ради нее.

С ней за спиной я отходил назад: скорее, увести ее отсюда скорее, пока ferus не сбросили охватившего их оцепенения.

И нас никто не держал.

Я ушел. Ушел от beluaferus: друзей, товарищей, семьи. Так просто покинул себе подобных. И больше не возвращался. Никогда. Это был конец, окончательный разрыв, и где-то там, глубоко внутри, мне было тяжело. Но я понимал, что они ее не примут, тогда как сам ее теперь не оставлю. Для меня она была всем: чтобы понять это, я должен был ее потерять. Но повторять ошибок я был не намерен. Я любил ее, безумно любил. Любовью крепкой, страстной, безудержной. Любовью, на которую не были способны ferus… но это чувство даровали мне, и даровали навечно.

Александр с трудом оторвался от дневника и некоторое время сам прибывал в оцепенении. Что он испытывал? Наверное, потрясение; потрясение вперемешку с волнением: от истории – удивительной, такой пронзительной и будоражащей; и от того, как она поведана – настолько откровенно и настолько жизненно, что Александру не верилось, что рассказывал хладнокровный ferus.

Непонимание пришло уже после, нашлось предостаточно острых моментов, рождавших несогласие; сожаление, отчаяние, боль – лишь сейчас в полной мере Александр смог прочувствовать все испытываемые при прочтении эмоции. Но вот неверие…

Александр верил. Верил в каждую выписанную строчку, тогда как разумом понимал, что не хотел бы – не желал осложнять себе жизнь: возможно, не верить было бы проще – отрицать, будто не понимая. Но, когда в каждом действии неизвестного ferus, он распознавал свои собственные отчаянные поступки, обманываться не получалось.

Отложив дневник на кушетку, с облупившимся лаковым покрытием, Александр… ощутил неладное – чувство, прямо-таки вторгнувшееся в зону комфорта. Напряженно оглядевшись, он наткнулся на грузный взгляд – облокотившись о полуразрушенный косяк, на него смотрел Кас.

– И долго ты здесь стоишь? – Александр встал (и когда он успел снова сесть), недовольный скорее собой и своей беспечностью, нежели вторжением друга.

– Минуты две, может, три. – Кас прошел вовнутрь средней по размеру комнаты.

Три минуты – время, за которое Александра могли убить тысячами различных способов.

– Я пришел поговорить, – продолжал невесело Кас, – и получить свои объяснения. На этот раз тебе не удастся уйти от разговора.

А нужно ли теперь? Необходимости скрывать что-либо смысла больше нет. Да и прав он таких не имел: друзья должны обо всем узнать. Как о любовной связи ferus с человеком, так и о том, что ferus этот – на секундочку, им неизвестный, – вообще существовал в природе.

– Прочти это. – Подхватив с кушетки дневник, Александр протянул его гостю.

– Я не собираюсь ничего читать! – раздраженно отмахнулся Кас. – Я всего лишь хочу понять, что происходит! Дей рассказал мне кое-что. Это правда?

– Что рассказал тебе Дей? – Александр приготовился отражать нападение.

– О ритуале… – слегка расслабился, – и о твоей связи с женщиной, – снова напрягся, – в которой мы убедились все дружно вчера.