Нынешняя осень – время чудес, однако каждый день, каждый божий день я мысленно переношусь в тот выгоревший августовский вечер, когда уехал Ти-Рэй. Возвращаюсь в тот единственный миг, когда я стояла на подъездной дорожке, на мелком гравии и комьях земли, и оглядывалась на веранду розового дома. И там были они. Все мои матери. У меня матерей больше, чем у любых первых попавшихся восьми девочек. Они – луны, льющие на меня свое сияние.
Я указываю следующие источники с благодарностью – не только за информацию о пчелах, пчеловодстве и производстве меда, которую они мне дали, но и за взятые из них эпиграфы к каждой главе: «Из жизни пчел» Карла фон Фриша, «Медоносная пчела» Джеймса Л. Гулда и Кэрол Грант Гулд, «Королева должна умереть, и другие дела пчел и людей» Уильяма Лонггуда, «Человек и насекомые» Л.Х. Ньюмана, «Пчелы мира» Кристофера О’Тула и Энтони Ро и «Исследование мира общественных насекомых» Хильды Саймон.
В 1964 году я была подростком и жила в крохотном городке, затерянном в сосновых лесах и рыжих полях Южной Джорджии, где мой род обосновался как минимум двести лет назад, на том самом участке земли, где некогда поселились мои прапрадеды. Юг, каким я его знала в шестидесятые, был миром парадоксов. С одной стороны, в нем существовали сегрегация и худшие проявления несправедливости, а с другой стороны, в то же время меня окружала милая сердцу, почти пасторальная жизнь. Я могла зайти в аптеку и взять вишневой кока-колы, попросив записать покупку на счет отца, или отправиться в универсальный магазин и купить себе пару спортивных носков за счет матери – и не успевала я вернуться домой, как моя мать уже знала, сколько колы я выпила и какого цвета носки купила. Это был идиллический, замкнутый мирок маленького городка, вращавшийся вокруг церковных мероприятий, футбольных матчей местной школьной команды и частных «уроков манер» в доме моей бабушки. Однако несмотря на то что мир моего детства был населен множеством афроамериканок, в нем существовало невероятное расовое разделение. Я отчетливо помню лето 1964 года с его кампаниями по привлечению избирателей, кипящими расовыми трениями, с бурно развивавшимся осознанием жестокости расизма. Это лето коренным образом изменило меня. У меня сохранилось множество воспоминаний, которые я никак не могла переварить. Думаю, уже тогда я знала, что когда-нибудь мне придется искать для них своего рода искупление с помощью литературного творчества. Когда я начала писать «Тайную жизнь пчел», борьба за гражданские права стала фоном для событий романа, происходящих в 1964 году. Я просто не смогла бы поступить иначе.
Однажды во время публичного чтения сцены, где Ти-Рэй ставит Лили на колени на крупу, одна слушательница спросила, ставил ли меня когда-нибудь на крупу мой отец. По ее словам, она не могла себе представить человека, который был способен такое придумать! Я объяснила, что не только сама не стояла на крупе, но даже не слышала о таком, пока эта сцена не возникла в моем воображении во время работы над романом, и Ти-Рэй – прямая противоположность моему отцу. Бо́льшей частью роман – чистый вымысел, но отдельные фрагменты моей жизни не могли не пробраться в эту историю. Например, «школа очарования». Лили хотела заниматься в ней, свято веря, что это ее билет к популярности. В подростковом возрасте я ходила в «школу очарования», где меня учили разливать чай и общаться с мальчиками; как мне помнится, это означало вручать им банки с соленьями и просить, чтобы открыли, причем не имело значения, могла это сделать я сама или нет. И еще мы с Лили обе хотели быть писательницами, отказывались есть кашу и создали модели противорадиационного укрытия для своих проектов по естествознанию в седьмом классе. Еще у нас обеих были няни, но в остальном у нас с Лили больше различий, чем сходства.