Тайная жизнь пчел

Сестры держали в руках низки деревянных четок и перебирали бусины пальцами. Поначалу Розалин отказывалась присоединяться к нам, но вскоре стала читать молитвы вместе со всеми. Я запомнила все слова молитвы в первый же вечер. Потому что мы проговаривали их снова и снова, пока они не начинали повторяться у меня в голове – и повторялись еще долго после того, как я перестала произносить их вслух.

Эта молитва вроде бы была католической, но когда я спросила Августу, католички ли они с сестрами, она ответила:

– Ну, и да, и нет. Наша мать была доброй католичкой – дважды в неделю ходила к мессе в церкви Св. Марии в Ричмонде, но отец был ортодоксальным эклектиком.

Я представления не имела, кто такие ортодоксальные эклектики, но понимающе кивнула, словно у нас в Сильване их было полным-полно.

Августа пояснила:

– Мы с Мэй и Джун берем мамин католицизм и смешиваем его с другими ингредиентами. Не знаю, как это назвать, но нам подходит.

Повторив молитву Богородице примерно три сотни раз, мы молча возносили свои личные молитвы, которые сводились к минимуму, поскольку к этому времени колени у всех болели нестерпимо. Впрочем, мне не на что было жаловаться, поскольку это даже в сравнение не шло со стоянием на крупе. Под конец сестры осеняли себя крестным знамением ото лба к пупку, и на этом все заканчивалось.

Однажды вечером после крестного знамения все вышли из комнаты, кроме меня и Августы, и она сказала мне:

– Лили, если ты попросишь Марию о помощи, она тебе поможет.

Я не знала, что на это ответить, и просто пожала плечами.

Она жестом пригласила меня присесть в соседнее с ней кресло-качалку.

– Хочу рассказать тебе одну историю, – начала она. – Эту историю рассказывала нам мать, когда мы уставали от своих обязанностей или были не в ладах со своей жизнью.

– Я не устала от своих обязанностей, – заметила я.

– Я знаю, но это хорошая история. Просто послушай.

Я поудобней устроилась в кресле и стала раскачиваться, прислушиваясь к скрипу, которым славятся все кресла-качалки.

– Давным-давно на другом краю света, в стране Германии жила-была молодая монахиня по имени Беатрис, которая любила Деву Марию. Однако ей ужасно наскучило быть монахиней из-за всех обязанностей, которые приходилось выполнять, и правил, которым надо было следовать. Так что, когда терпение у нее лопнуло, однажды ночью она сняла монашескую одежду, сложила ее и оставила на кровати. Потом вылезла из окна монастыря и сбежала.

Ладно, я поняла, к чему она клонит.

– Она думала, ее ждет замечательное будущее, – продолжала Августа. – Но жизнь беглой монахини оказалась совсем не такой, какой она ее представляла. Беатрис скиталась, потерянная, побираясь на улицах. Через некоторое время она пожалела о том, что сбежала, но понимала, что ее ни за что не примут обратно.

Речь шла не о монахине Беатрис, это было ясно как божий день. Речь шла обо мне.

– И что с ней случилось? – спросила я, пытаясь сделать заинтересованное лицо.

– Ну, после многих лет странствий и страданий однажды она, прикрыв лицо, вернулась в монастырь, желая напоследок еще раз побывать там. Она вошла в часовню и спросила одну из своих прежних сестер: «Помнишь ли ты монахиню Беатрис, которая сбежала?» – «Что ты имеешь в виду? – удивилась сестра. – Монахиня Беатрис никуда не убегала. Вон она, подле алтаря, метет пол». Ну, можешь себе представить, как опешила настоящая Беатрис. Она подошла к подметальщице, чтобы получше разглядеть ее, и поняла, что это не кто иной, как Дева Мария. Мария улыбнулась Беатрис, увела ее обратно в келью и вручила монашеское одеяние. Видишь ли, Лили, все это время Мария подменяла ее.

Скрип моей качалки постепенно затих, когда я перестала раскачиваться. Что же Августа пыталась мне сказать? Что Мария будет подменять меня дома в Сильване, чтобы Ти-Рэй не заметил, что меня нет? Это было бы чересчур бредово даже для католиков. Наверное, она намекала мне: я знаю, что ты сбежала, – всех нас время от времени обуревает такое желание, – но рано или поздно ты захочешь вернуться домой. Просто попроси Марию о помощи.

Я попрощалась и ушла, радуясь возможности ускользнуть от ее внимания. После этого я начала просить Марию о помощи – но вовсе не о том, чтобы она отвела меня домой, как бедняжку монахиню Беатрис. Нет, я просила ее проследить, чтобы я никогда туда не возвращалась. Я просила Марию набросить полог на розовый дом, чтобы никто никогда нас не нашел. Я просила об этом каждый день и никак не могла отделаться от мысли, что просьба моя нашла отклик. Никто не стучался к нам в двери и не тащил нас в тюрьму. Мария создала вокруг нас защитную завесу.

В наш первый пятничный вечер в доме сестер, после завершения молитв, когда оранжевые и розовые полосы, оставленные закатом, еще висели в небе, я пошла с Августой на пасеку.