Тайная жизнь пчел

Прежде я не ходила к ульям, так что для начала она преподала мне урок, по ее выражению, «пасечного этикета». Она напомнила, что наш мир – это на самом деле одна большая пасека и что там и там прекрасно работают одни и те же правила. Не бояться, поскольку ни одна пчела, любящая жизнь, не хочет тебя ужалить. Но при этом не быть дурой: приходить туда в одежде с длинными рукавами и штанинами. Не хлопать ладонью пчел. Даже не думать об этом. Если злишься – свистеть. Злость возбуждает, а свист укрощает темперамент пчелы. Вести себя так, будто знаешь, что делаешь, даже если это не так. И прежде всего, окружать пчел любовью. Каждое маленькое существо хочет, чтобы его любили.

Августу жалили столько раз, что у нее выработался иммунитет. Да и больно от укусов почти не было. Более того, по ее словам, пчелиный яд облегчал артритные боли, но, поскольку у меня артрита не было, мне следовало прикрывать тело. Она дала мне одну из своих белых рубах с длинным рукавом, потом надела на меня белый шлем и расправила должным образом сетку.

Если это и был мужской мир, то сетчатая вуаль убрала из него жесткую колючую щетинистость. Сквозь нее все виделось мягче, нежнее. Идя вслед за Августой в своей пчелиной вуали, я чувствовала себя луной, плывущей позади ночного облака.

Она держала 48 ульев, расставленных в лесу вокруг розового дома, а еще 280 были размещены на разных фермах, на приречных участках и на болотцах. Фермеры обожали ее пчел: они хорошо опыляли растения, благодаря им арбузы были краснее, а огурцы крупнее. Они принимали бы ее пчел и бесплатно, но Августа расплачивалась с каждым из них пятью галлонами меда.

Она постоянно проверяла свои ульи, разъезжая на старом грузовике с прицепом по всему округу. «Медовоз», так она его называла. А то, что она делала с его помощью, носило название «медовый патруль».

Я смотрела, как она загружает красную тележку, хранившуюся на заднем дворе, рамками для расплода – небольшими дощечками, которые вставляются в ульи, чтобы пчелы заполняли их медом.

– Мы должны заботиться о том, чтобы у матки было достаточно места, куда откладывать яйца, иначе получим роение, – объяснила она.

– А что это значит – роение?

– Ну, это если появляется матка и группа независимо мыслящих пчел, которые отделяются от остального улья и ищут другое место для жизни, тогда мы и получаем рой. Как правило, он повисает где-нибудь на древесном суке.

Было ясно, что роения Августа не любит.

– Итак, – сказала она, возвращаясь к делу, – вот что нам нужно сделать: вынуть рамки, заполненные медом, и вставить пустые.

Августа тянула за собой тележку, а я шла за ней, неся дымарь, набитый сухой сосновой хвоей и табачными листьями. Зак клал на крышку каждого улья кирпичи, подсказывавшие Августе, что надо делать. Если кирпич лежал спереди, это значило, что колония почти заполнила соты и ей нужен другой магазинный корпус. Если кирпич лежал сзади, это означало, что в улье есть проблемы – завелась восковая моль или болеет матка. Поставленный на ребро кирпич извещал о счастливой пчелиной семье: никаких Оззи, только Харриет и десять тысяч ее дочерей[21].

Августа чиркнула спичкой и подожгла траву в дымаре. Я увидела, как ее лицо озарилось светом, потом снова погрузилось в полумрак. Она стала помахивать дымарем, посылая в улей струи дыма. Этот дым, по ее словам, работал лучше успокоительного.

И все же, когда Августа снимала крышки, пчелы вытекали наружу толстыми черными жгутами, разбивавшимися на ленты, – трепетание крохотных крылышек, движущихся у наших лиц. Из воздуха сыпался дождь пчел, и я посылала им любовь, как и учила Августа.

Она вытащила из улья рамку – живой холст в вихрящихся черных и серых тонах с мазками серебра.

– Вот она, Лили, видишь ее? – указала Августа. – Вот это матка, или королева, та, что самая большая.

Я сделала книксен, как положено женщинам при встрече с английской королевой, чем рассмешила Августу.

Мне хотелось, чтобы она полюбила меня и оставила у себя навсегда. Если бы я смогла заставить ее полюбить меня, может быть, она забыла бы о возвращении монахини Беатрис домой и позволила мне остаться.

Когда мы вернулись к дому, уже совсем стемнело, и вокруг наших плеч вились светлячки. Сквозь кухонное окно я увидела Розалин и Мэй, заканчивавших мыть посуду.

Мы с Августой сели на складные садовые стулья подле лагерстремии, которая то и дело роняла на землю цветы. Из дома неслись звуки виолончели, поднимались все выше и выше, улетали с Земли, стремясь к Венере.

Я вполне могла понять, почему эти звуки способны выманивать души умирающих, сопровождая их в иную жизнь. Как жаль, что музыка Джун не провожала на тот свет мою мать!

Я вглядывалась в каменную стену, обрамлявшую задний двор.

– В эту стену засунуты клочки бумаги, – заметила я, как будто Августа могла этого не знать.

– Да, я знаю. Это стена Мэй. Она сама ее сложила.

– Сама Мэй?

Я попыталась представить, как она замешивает цемент, носит камни в своем фартуке.

– Она приносит много камней из речки, бегущей в лесу. Она работает над ней уже лет десять, если не больше.