Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны

— Мой прадед был крещеным евреем. Во мне частица еврейской крови. Отец служил у венецианского дожа и был направлен в Санкт-Петербург с миссией посла. Трудности с итальянской республикой подтолкнули прадеда сменить родину на Британию.

— А русский язык? Неужели вековая память о пребывании в России?

— В Британию прадед привез русскую жену из обедневших дворян и… кучу детей, среди которых был мой дед.

— Вот моя визитка. Наше торговое объединение активно закупает не только в Англии, но и Европе, Японии, — пояснил я.

— Откуда вы родом? Из каких глубин России? Ваш выговор кажется типичным московским. Только чуть-чуть смягчаете букву «г».

Николас подметил присутствие в моем говоре украинских истоков, ибо мой первый язык в глубоком детстве был украинский.

— У меня отец — геолог. Я учился говорить в среде украинцев. Родом же отец — из-под Калуги, юго-западнее Москвы километров на двести пятьдесят. По матери я — белорус.

— Максим… можно я буду вас так называть?.. — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — что вас привело в торговлю?

— Интерес к людям и странам, наверное. Поиск полигаммы впечатлений.

— Как вы сказали: «полигамма впечатлений» — отлично подмечено. Я же — вы на визитке заметили — историк, коллекционер. Это тоже «полигамма впечатлений».

— Николас, откуда родом ваша прабабушка? Где ваши корни? — сделал я ударение на слове «ваши».

— Белгород. Вблизи него было большое село, как вспоминал в записках прадед.

— Вы хотите побывать там?

— Невозможно, — с несколько печальным вздохом молвил Николас. — Его больше нет. Я узнавал через Британскую библиотеку.

— Революция?

— Нет. Война. Сорок третий год.

— Курская дуга, — констатировал я. — Танковое сражение во время Орловско-Белгородской операции.

— Да. Именно так. Переломный момент в русско-германской войне, — задумчиво произнес Николас.

Флюиды взаимной симпатии, кажется, переполняли нас. Мы наперебой — я с моим темпераментом азартного человека и он с английским внешним хладнокровием, но с еврейско-русским задором, — говорили о том, что знали и уважали в странах друг друга.

— На что живете, сэр Николас?

— На пенсию. Их у меня три. И еще — я барон.

— Три?

— Именно три, Максим. Не хочу критиковать вашу систему, но истинная демократия в любой стране наступит тогда, когда вы сможете получать три пенсии одновременно от трех государств, — полушутливо-полусерьезно произнес Николас, глядя мне в глаза.

Для меня это было ново, и я попросил разъяснить.

— Законом, утвержденным в последние дни власти Уинстона Черчилля, провозглашено: «Военные, проливавшие кровь за Британскую корону вне пределов ее, имеют право на пенсию той страны, где это случилось», — наизусть, чеканя слова, произнес Николас по-английски.

— И какие же страны?

— Англия — в ее рядах я служил в годы войны. Затем Сингапур, где был по делам армии и попал в плен к японцам. И Япония — место моего плена.

— Здорово, — восхитился я, искренне стараясь понять правовую основу этого феномена. — А баронство?

— Это — наследственное. От деда, которого королева Виктория возвела в это рыцарское звание за войну с бурами в Южной Африке. Мне, как старшему в роду, досталось это звание по наследству.

— Не сочтите за дерзость: что думал ваш дед о войне с бурами?

— Он гордился баронством, но его записки полны тяжелых раздумий об истоках и последствиях войн, в том числе против свободолюбивых буров. Он был патриот Британии, но ненавидел ее благополучие, добытое штыками в разных частях света.

— Я работал в Японии. Еще весной этого года возвратился из торгпредства. Ваше впечатление о японцах?

Николас помолчал и ответил, начав как бы издалека:

— Пока я был в лагере в среде своих, то они считали меня врагом — презренным «игирису-джином» — англичанином. Но на Японских островах было лучше: люди везде люди. Японцы там были добры и сердечны, пока не появлялся староста их деревни. Я понимал их: «гайджин» — это враг, и никакого сожаления иностранцу. Что они делали внешне, конечно.

— Николас, у меня такое чувство, что вы что-то ищете в нас, русских?

— Ищу? Да, ищу. Как и многие сограждане моей страны, я с большим уважением отношусь к вам. Ищу истоки ваших, а значит и чуть-чуть с участием моей крови, побед в этом и в том веке. И не только на полях сражений, но и здесь в нищем, простите меня, Максим, тылу. Это я о последней войне.

— Хорошо. Спрошу по-другому: что вас поразило больше всего в военном опыте русских?

— Разгром Квантунской армии в считанные дни.

— Почему именно там? Ведь были — Московская битва, Сталинград…

— Конечно, это события выдающиеся. О них я слышал, читал, а разгром японцев в Маньчжурии видел своими глазами.

— Вы были там? На чьей же стороне?

— На японской, если можно так сказать…

— … — развел я руками.

Николас с еле заметной усмешкой наблюдал за моей реакцией. И молчал. Постепенно усмешка сошла с его лица, и он, как мальчишка, стал внушать мне прописную истину войны, когда человек долга хочет выжить.