Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны

— Представьте себе, Максим, — жестко начал Николас, — вы почти полусвободно живете среди японских крестьян и вас особенно не угнетают. И где-то далеко, в концлагере, на материке, один из ваших сослуживцев дает показания на вас, точнее о вашем знании русского языка.

Николас перевел дыхание — видимо, прошлое властно врывалось в его сегодняшний день. Мне было знакомо это чувство, когда ты гонишь тяжелые воспоминания от себя, а они властно забираются в твою душу.

— …бумага с показаниями идет по инстанции и попадает в руки чиновника, который вырывает вас из сельской идиллии и требует помочь японским спецчастям готовить диверсантов из числа русских белоэмигрантов в далекой Маньчжурии…

Николас ушел на несколько мгновений в себя и продолжал:

— За отказ сотрудничать меня поместили в бамбуковую клетку размером с полквадратных метра и поставили ее в рощу на срезанные стволы бамбука.

Николас взял себя в руки, и только постукивание пальцев по столу выдавало волнение старого англичанина и воина. Я знал эту пытку, читал о ней — бамбук прорастал через распластанное на земле тело.

— Как бы ни увертывался я, бамбук задушил бы меня через несколько дней — скорость его роста фантастическая. И я подчинился…

Это случилось с Николасом в конце сорок четвертого года. Фактически более полугода он был переводчиком при русских, которых японцы набирали в китайской Маньчжурии. Чаще всего под угрозой их расстрела, и не только их, но и заложников из числа их семей.

Стремительное завершение войны с Японией и разгром Квантунской армии в менее чем месячный срок освободили Николаса из полуплена полуслужбы.

— Ваш представитель, возможно из контрразведки, думается, поверил и перепроверил рассказ о моей роли в «рядах» японской армии.

Николас пояснил, что допрашивавший его офицер заявил: у него нет инструкции, как поступать с гражданами союзных армий. Он пояснил: «Вот что, Николас, сейчас готовится партия американских летчиков, сбитых над Маньчжурией. Их направляют в Америку пароходом. Оформлю я вас, троих англичан, в эту партию, а там разберетесь…»

Николас слово в слово повторил слова, как он считал, контрразведчика и добавил:

— «А там разберетесь…» Я повторяю эту фразу, как молитву, заклинание. Она вернула меня домой, к семье, к жизни, работе. Я не сентиментален, но хочу, чтобы хотя бы кто-то из симпатичных мне русских увидел мою благодарность за этого… контрразведчика! Хотя бы в твоем лице.

Николас положил дрожащую руку на мою и крепко сжал ее. В его глазах, серых глазах, цвета неба Туманного Альбиона, стояли слезы. Влага застлала и мои глаза. Я накрыл руку Николаса, и наши руки слились в крепком мужском рукопожатии. Мы не стыдились наших скупых слез — мы понимали друг друга.

Николас свой рассказ продолжил. До отплытия парохода «контрразведчик» попросил его изложить все факты работы с японцами на бумаге. Почти десять дней писал он свой отчет, где его участие заключалось в знании японского и русского языков. Японский он начал понимать и мог говорить за годы плена и жизни среди японцев. Обучаемые русские знали только свой родной и китайский. Вот почему Николас с его военной подготовкой был для японцев находкой.

Цепкая память Николаса сохранила имена, клички русских, которые, опасаясь своего белогвардейского прошлого, при наступлении Красной Армии разбежались. На десятках страниц, перемешивая русскую и английскую речь, он излагал цели и конкретные задания, специфику подготовки русских на роль диверсантов в тылу советских войск.

Контрразведчик удовлетворенно кивал, читая изо дня в день все новые страницы. А Николас работал от души, как бы мстя японцам за те унижения, через которые он прошел в годы своей «одиссеи японского плена», как он сам это время называл.

И вдруг:

— Знаете, Максим, я ведь не раз встречался с русскими из посольства. Но уже в Лондоне.

Я внутренне вздрогнул: с ним контактируют наши, а я все еще не проверил его по учетам.

— Вас шантажировали? — вырвалось у меня, потому что я понимал ситуацию с ним в Манчжурии и его зависимость от показаний, которые наши должны были воспринимать так: «коготок увяз…»

— О нет, Максим, было другое — в сорок девятом и шестидесятом.

— Вы… вы дали согласие работать?

— В сорок девятом ко мне в дом на юго-западе Лондона заявился русский. Это было видно по его одежде, слабому английскому со славянским акцентом. Он буквально скороговоркой, то на английском, то на русском, напомнил мне о контакте с русскими в Манчжурии, как он назвал — «с советской военной администрацией». Поблагодарил за сотрудничество. Он пояснил, что на основании переданных мною сведений русские — потенциальные диверсанты были выловлены и обезврежены, как и японцы — их инструктора.

Русский из посольства кроме должности и имени ничего о себе больше не сказал. Николас добавил:

— Я спросил его: что вы понимаете под «обезвредить»? Не будем ворошить прошлое, односложно ответил он.

Николас закончил историю из сорок девятого года с юмором, пояснив: