Читаем Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны полностью

Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны

Пока я служил в дивизии, пришлось пережить несколько авиакатастроф. Меня, как человека с инженерным образованием и молодого чекиста-контрразведчика, направляли в комиссию по расследованию происшествий в качестве представителя особого отдела.

Однажды я сидел в помещении отдела и писал очередной отчет о встрече с одним из моих помощников. Гул самолетов, идущих над нашим домиком на посадку, не смущал меня — привык. Работу прервал начальник, бросив короткое: «Зайди».

— Разбился штурман полка. Беги на КП и забери магнитофонную пленку с записями переговоров по радио руководителя полетов и штурмана. Торопись!

С тревогой на сердце я пулей вылетел на дорогу, ведущую к аэродрому. Бегом примчался на КП — командный пункт, где руководил полетами командир полка, соратник Бориса Сафонова по войне на Севере. Полковник был бледен и глубоко затягивался сигаретой. Я знал, что со штурманом они были друзьями. За год до войны прибыли они сюда, в морскую авиацию, и всю войну сражались летчиками-истребителями в небе Заполярья над Баренцевом морем. Но дело есть дело, и я изложил просьбу моего начальника.

— Что, слетается вороньё?.. — грубо проговорил полковник и добавил с горечью: — Теперь мне крышка — уволят. Это уже, лейтенант, четвертого за два года я провожаю на тот свет. Бери пленку. И докладывай…

Когда я шел, уже не так быстро, в отдел, навстречу мне неслась толпа женщин. Их рыдания и крики были слышны издалека. Были среди них и полуодетые, и одетые кое-как. На ветру полоскались цветные фартуки домохозяек. Лица жен летчиков были искажены горем. Как так? — удивился я. Ведь прошло всего несколько минут с момента происшествия! Позднее я узнал, что самолет упал на виду поселка, не дотянув до посадочной полосы метров двести. Упал в болото и перевернулся. Через двадцать минут трактор поставил пятитонный истребитель в нормальное положение. Но штурман уже был мертв. После опрокидывания самолета он потерял сознание, ударившись лбом о прицел, а затем завис на ремнях сидения и перекрыл ими артерию на шее.

Женщины не знали, кто погиб, и потому бежали за страшной вестью сами. Бежали инстинктивно — горе объединяло их. Они пробежали мимо меня, кажется, даже не замечая. Видимо, мой спокойный вид и медленная походка говорили о том, что я не был в курсе дела.

Созданная комиссия включала в себя специалистов из разных областей профессиональных знаний, но в целом ей предстояло ответить на три основных вопроса, естественно, аргументированно: не была ли катастрофа результатом ошибок летчика при пилотировании самолета? Не случилась ли катастрофа из-за поломки двигателя или приборов навигации, управления? И, наконец, не было ли злого умысла, приведшего к гибели самолета? Последнее было по моей части.

На первый вопрос акт готовило командование авиадивизии, на второй — авиаспециалисты, а на диверсионный вариант — мы, чекисты особого отдела, в данном случае в моем лице.

Пока создавалась комиссия, я, уже через час после трагедии, сидел и изучал магнитофонную запись. Особенно того участка ее, который касался аварийной ситуации — обстановки вплоть до гибели летчика.

Прослушав несколько раз пленку, я сделал первую запись на листе бумаги: «Из вахтенного журнала радиорубки командного пункта…» Я выбрал всего шесть минут. Триста шестьдесят секунд трагического полета. Итак, КП; 32 — номер руководителя полетами на командном пункте управления; 754 — штурман полка. Дальше шла расшифровка переговоров.

Время: 14.14.

КП: 754, вам зона 20. 754, вам разрешаю взлет с левым разворотом…

Время: 14.32.

754: Я — 754. Трясет двигатель.

КП: 754, проверьте температуру!

754: Температура — ноль, я — 754.

КП: 754, пламя есть?

754: Да нет, не пламя, с мотором что-то…

КП: 754, задание окончил?

754: Задание окончил. Сильно трясет двигатель… Я — 754.

КП: 754, повнимательней, повнимательней… Смотри за удалением от аэродрома. Иди к точке, иди к точке… Высоту не терять…

754: 32, я над точкой. Высота — 2000.