Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны

Мы подъехали к шлагбауму на автомашине «Контесса» — микролитражке, в которой даже вдвоем было тесновато. Илья принял грозный вид и выпалил:

— Эй, ребята, — грубо закричал он на охранников, — открывайте! Я усох от жажды. Хочу пива. Шевелись, ребята!

Дело в том, что все аэродромы американцев имели единую систему размещения объектов на нем: что-то вроде типового проекта. При входе — увеселительное заведение: ресторан, кафе, бар, танцплощадка, вдоль по периметру аэродрома — дорога, соединяющая ангары и места проживания летного состава.

Илья намекал, что едет в бар. Но когда шлагбаум открылся, то он спросил:

— А где эта «штука», из космоса?

Японцы указали на стоящий вдали ангар с огромной цифрой «7» и приоткрытыми воротами в нем.

— Сэр, это — там, но через двадцать минут ангар закроется.

— О’кей, тогда пиво подождет, и почему мы стоим? — рявкнул он и развернул автомашину в сторону ангара.

Через пару минут мы входили в ангар. Там в свете нескольких ярких прожекторов на низком постаменте стояло творение человеческих рук — конусообразный первый обитаемый спутник американцев. Что греха таить, но гордость, что это сделали люди, пусть из «вражеского лагеря», затронула мое сердце. В этих делах мы вроде бы и не враги, хотя и не друзья. Рядом ходили два солдата морской пехоты с винтовками на плечах. На нас они не обратили внимания, выписывая пируэты ногами, положенные для почетного караула. Но «почетного» ли? Думаю, это была охрана от любителей сувениров.

Илья и я не разговаривали — только односложные реплики.

Ребята из морской пехоты — это не японцы. Они сразу поймут, что для нас английский не родной язык. А кто знает, какие инструкции им даны на этот счет?

Мы осмотрели спутник: обгоревшая обшивка, внутри много приборов, панель с переключателями. От многократных тренировок краска на панели протерлась до металла. Видна была грубая ручная пайка проводов.

Но как там может поместиться человек? Даже моего небольшого роста? Места ему среди приборов фактически нет. Илья начал фотографировать спутник, а я попытался в него залезть, предварительно взглянув на солдат. Те безмолвствовали.

Кое-как, сложившись вдвое и набив шишку, я в него все же влез. Зазоры между моей головой и аппаратурой были минимальными. Тесновато, хуже, чем на боевом посту в артиллерийской установке военного корабля. Но я стал своеобразным масштабом для приборов, которые оказались на фото. Когда семьдесят два кадра фотоаппарата «Олимпус-Пен» закончились, мы, козырнув солдатам, вышли из ангара и умчались с территории авиабазы, забыв про пиво.

Пленка была проявлена, но фотографий на память мы не получили — фотопленку с оказией срочно отправили в Центр.

Как мы позднее узнали, это были первые такого вида сведения, полученные нашими специалистами. А еще позднее мне удалось получить описание этого спутника через моего нового знакомого из одного университета.

Русский мат

Увеселительный центр Ничигеки, что располагался в начале Гиндзы в круглом многоэтажном здании, привлекал американских военнослужащих по двум обстоятельствам: это был целый город для времяпрепровождения, и находился он рядом со станцией «железки». Последнее было особенно важным для служивого люда, вырывавшегося из гарнизонов американских войск — то ли оккупационных, то ли союзнических. Военные ехали в Токио из авиабазы в Тачикаве либо морской базы в Иокосуке, а возможно и из других, но не столь известных мест сосредоточения американской техники.

Американцев притягивали в Ничигеки свои интересы, а нас, разведчиков, — свои: мы искали полезные связи. Впервые я попал в этот «Вавилон народов» вместе с коллегой Ильей, когда он знакомил меня со злачными местами японской столицы. Место было не очень-то поощряемое блюстителями нравственности из партийного и другого руководства советской колонии.

Мы поднимались по лестнице в ночной клуб на третьем этаже, хотя время было еще далеко до полуночи. Открыв двери, я чуть было не отпрянул от физического давления гремящей музыки. Оглушительный грохот царил над залом человек на сто, разделенных друг от друга четырехместными гнездами-купе. Такого музоформления я еще не слыхивал. Мне казалось, что я попал внутрь какого-то расстроенного музыкального инструмента. Чтобы вести беседу, нужны были хороший слух и крепкие нервы, а еще умение улавливать речь собеседника по губам.

Заняв купе со столиком, я углубился в изучение обстановки. К грохоту добавлялся свет — брызжущий и мерцающий от зеркальных шаров, вращающихся над головами пьющих, танцующих и слушающих. На сцене в короткие от грохота моменты выступали певцы, японцы и японки. Мелодичные песни на японском языке скрадывали атмосферу какофонии. Их пение было для меня отдыхом.