Тайная жизнь шедевров: реальные истории картин и их создателей

Федор Достоевский, видевший Некрасова в последние дни его жизни, отметил в своем дневнике: «Я видел его в последний раз за месяц до его смерти. Он казался тогда почти уже трупом, так что странно было даже видеть, что такой труп говорит, шевелит губами. Но он не только говорил, но и сохранял всю ясность ума. Кажется, он все еще не верил в возможность близкой смерти». Иван Крамской в письме к Павлу Третьякову говорил о том, что в «Последних песнях» поэта его больше всего поразил стих «Баюшки-баю». Кажется, что именно момент создания этого произведения и изобразил на своей картине художник.

Костыль ли, заступ ли могильный
Стучит… смолкает… и затих…
И нет ее, моей всесильной,
И изменил поэту стих.
Но перед ночью непробудной
Я не один… Чу! голос чудный!
То голос матери родной:
«Пора с полуденного зноя!
Пора, пора под сень покоя;
Усни, усни, касатик мой!
Прими трудов венец желанный,
Уж ты не раб — ты царь венчанный;
Ничто не властно над тобой!

Не страшен гроб, я с ним знакома;
Не бойся молнии и грома,
Не бойся цепи и бича,
Не бойся яда и меча,
Ни беззаконья, ни закона,
Ни урагана, ни грозы,
Ни человеческого стона,
Ни человеческой слезы!
Усни, страдалец терпеливый!
Свободной, гордой и счастливой
Увидишь родину свою,
Баю-баю-баю-баю!

Еще вчера людская злоба
Тебе обиду нанесла;
Всему конец, не бойся гроба!
Не будешь знать ты больше зла!

Не бойся клеветы, родимый,
Ты заплатил ей дань живой,
Не бойся стужи нестерпимой:
Я схороню тебя весной.

Не бойся горького забвенья:
Уж я держу в руке моей
Венец любви, венец прощенья,
Дар кроткой родины твоей…
Уступит свету мрак упрямый,
Услышишь песенку свою
Над Волгой, над Окой, над Камой,
Баю-баю-баю-баю!..»

Он мечтал умереть весной, но его не стало зимой. Во время похорон Николая Некрасова стоял сильный мороз.

На портрете поэта кисти Крамского одна деталь выделяется сразу, она заметна даже невооруженным глазом. Голова Некрасова как будто пришита к его телу. Это, к слову, так и есть. Художник успел запечатлеть только выражение лица литератора, а всю обстановку прорисовывал уже потом. Изображение головы же мастер просто «пришил» к холсту.

А детали на картине поразительные. Поэт уже на смертном одре. Чай, морфий, колокольчик, исписанные листы. Этикетка от лекарства на полу. Идеально белая простыня, которая так на погребальный саван похожа. И вот тут-то на контрасте бросается в глаза одна вещь. Та, которая формирует весь тон картины.

Помните легендарный печальный рассказ, который приписывают Хемингуэю? «Продаются детские ботиночки. Неношеные».

Вот и здесь черным пятном прямо в центре картины — новые ботинки. И уже ясно — в них никто никуда не пойдет.

Их наденут, точнее, в них обуют труп. Для дороги в церковь и последнего пути. Того пути, в котором уже не будет шагов. От белого савана и черных ботинок наш взгляд скользит выше, упирается в колокол. Он пока не звонит…

А потом мы снова смотрим на лицо поэта, вспоминаем впечатления Крамского от его стихотворения «Баюшки-баю». Муза на костылях, она безмолвна, с Некрасовым говорит его мать. И создается ощущение, что именно ее голос он слышит. Его взгляд не концентрируется ни на чем, он направлен в иной мир.