Тут среди горожан поднялся ропот, и каждый про себя подумал: если им запрещают, то и мне могут запретить. Поэтому, выступая в нашу защиту, каждый защищал себя, свое право на красивую жизнь, которая у нас – пусть пристыжено умолкнут банкиры и толстосумы - ценится больше, чем собственность. Словом, у нас появились сочувствующие, и в нашем городке, сдвинутом к западным границам, это тоже стало неким движением. Теперь о нас не судачили, не сплетничали на перекрестках, а говорили совсем иное и даже собирали подписи под петицией, призывающей к нашему освобождению.
Об этом рассказал гимназист Попов, который последним появился у нас в камере: его уже не втолкнули, как всех нас когда-то, а вежливо и предупредительно открыли перед ним дверь, приглашая войти. По его словам, он сам видел петицию и множество подписей под ней, оставленных людьми весьма почтенными и уважаемыми в городе. И что больше всего нас поразило, там была подпись одной эксцентричной особы, возглавлявшей кружок хорошопогодников до того, как ее сменила моя жена, с которой они давние подруги, часто встречаются и обмениваются открытками по праздникам. Услышав об этом, мы долго не могли прийти в себя, растерянно смотрели друг на друга и разводили руками от удивления.
- Непостижимо… – Цезарь Иванович улыбнулся боязливой улыбкой, служившей признаком его растерянности, в которой он не решался признаться первым, невольно отыскивая схожий признак во взглядах других.
- Странно, очень странно. - Капитан Вандич подергивал кончик рыжеватых усов, словно бы удивляясь, что странность может быть причиной столь явного раздражения. – А вы уверены, что это ее подпись?
- Да, уверен, уверен, - ответил гимназист Попов с вызовом, свидетельствовавшим о том, что в кругу старших друзей ему вовсе не хотелось чувствовать неуверенность, которую он испытывал перед учителями. – Очень отчетливая подпись. С завитушкой.
- Чудеса. Сначала она плодила и распространяла о нас эти слухи, а теперь выступает как поборница… Тут какой-то скрытый подвох. - Капитан с досадой щелкнул пальцами, словно его мысль нуждалась в подтверждении, которого он пока не находил.
- Во всем вы видите подвохи. – Пан Станислав, собиравшийся высказать ту же мысль, в ней засомневался, поскольку капитан Вандич высказал ее первым. - Может быть, просто эта мадам раскаялась…
- Не дождетесь. Мадам на это не способна. Просто так она ничего не делает, и раз уж решилась на такой шаг, значит, за этим скрывается некий расчет.
- Ну, какой, собственно, расчет? Что она может извлечь из своей подписи?
- Извлечет. Не сомневайтесь. Она поняла, что ситуация меняется в нашу пользу, и решила все переиграть. Ведь она игрок, игрок…
- Играла бы лучше в шашки…
- Она играет во все игры, но в нашем городке у нее нет подходящих партнеров. Своих хорошопогодников она в душе презирает, считает их тупицами и болванами, а окружить себя более достойными людьми не может из гордости, поскольку в дружбе совершенно не терпит равенства – ей нужно только превосходство.
- А моя бывшая жена? Ведь они же подруги, - решил уточнить я.
- Ваша жена – исключение. Заметьте, единственное. К тому же, насколько мне известно, она не играет ни в какие игры.
- Да, я ни разу не видел ее за картами. Тем более за шахматами.
- В этом-то весь секрет. В том числе и секрет передачи власти. Словом, наша подписантка горда и одинока. Вернее, один партнер у нее все же есть… - Капитан Вандич сделала паузу, испытывающую нашу догадливость, и лишь после того, как стало ясно, что ничего, кроме недоумения и озабоченности на наших лицах не отобразится, произнес: - Это наш Председатель.
- Как?! – хором воскликнули мы.
- Не удивляйтесь. Немногие это знают, но ведь когда-то они были женаты.
- Женаты?! Наш Председатель и эта особа?!
- Да, представьте себе. Сначала – романтическое знакомство на маленькой станции, между двумя остановившимися поездами, влюбленность, признание, а затем – женитьба. Все, как в русских повестях.
- Нет, такие повести на ночь читать нельзя, а то эдак и до самого утра не заснешь, – сказал Цезарь Иванович, потирая затылок в знак того, что он не завидует участи незадачливого читателя очередной русской повести. – Кстати, что-нибудь известно о нашем Председателе? Где он? Что с ним? Слава богу, хоть он-то на свободе!
В это время дверь распахнулась и вошедший в камеру полковник Жеманный с порога возвестил то, что вызвало у нас оторопь и лишило дара речи:
- Друзья, наш Председатель перешел в кружок хорошопогодников!