И все-таки они ее нашли, затерянную в горах, и теперь живут там. Невозможно рассказать, как им хорошо, какое они испытывают райское блаженство, какие чудесные, добрые люди их окружают, - разве можно их сравнить с жителями нашего городка, устроившими нам гнусную травлю! Сколько в них участия, сердечности, любви! И какими удивительными тайнами они владеют! Да, это действительно тайны, но их не надо скрывать за любовью к плохой погоде.
И дальше в письме следовала странная фраза о жене Гургена Багратовича, которую Вацлав Вацлович то ли встретил, то ли она ему приснилась, привиделась (написано было неразборчиво), и он просил передать хозяину нашего флигеля от нее ласковый и сердечный привет. Читая это место, Дядя Гурген невольно побледнел, руки у него задрожали, и он посмотрел на нас с жалкой улыбкой, словно после всех пережитых несчастий (умерла жена, сгорел дом) его вновь угораздило стать героем странной, загадочной, невероятной истории.
- Уж не с того света ли это письмо? – с грубоватой усмешкой спросил полковник Жеманный, предлагая нам допустить возможность того, что никак не укладывалось в рамки его собственных представлений.
- Ну, вы скажете! С того света писем не присылают. – Мадам Заречная язвительно улыбнулась, отклоняя столь лестное предложение.
- Тогда откуда же?
- Ну, знаете, мало ли мест…
- Нет, это место особое, на обычных картах не обозначенное. - Софья Герардовна улыбнулась с уклончивостью, свидетельствовавшей о том, что она явно знает больше, чем говорит.
- Вы думаете, что их карта?.. – Пан Станислав посмотрел на нее так, будто она вынуждала его задуматься над выбором слова, относящегося к карте, которая разительно отличалась от обычных карт.
- Да. – Для Софьи Герардовны была так очевидна мысль, что особых слов ей, собственно, не понадобилось. – Да, да! И еще раз да!
- Значит?!.. – Пан Станислав прикрыл ладонью рот от осенившей его догадки. – И само место, эта обетованная страна?!..
- Ну, конечно же! – Софья Герардовна обвела торжествующим взглядом всех, кого она опередила в столь важном открытии. – Смотрите, как он о ней пишет: трудный путь… грозила участь заблудиться… подступало отчаяние… манила и не давалась, ускользала.
- Так, так, так! – Пан Станислав от возбуждения встал, как-то весь сжался и обхватил себя руками за плечи, словно иначе мог не справиться с лихорадочным ознобом. – А можем ли мы сказать?..
- Что? – Полковник Жеманный посмотрел ему прямо в глаза с вызовом, как бы спрашивая, осмелится ли пан Станислав произнести сейчас то, о чем сам он знал, но не говорил.
- Что это царство пресвитера Иоанна?
- Т-ссс. – Софья Герардовна приложила палец к губам. – Вслух об этом нельзя. Но, похоже, вы правы.
- Боже мой, они нашли, они нашли! – Цезарь Иванович Добрюха весь затрясся от охватившей его лихорадочной взвинченности. – Какое счастье! Теперь понятно… - начал он было, и на его лице отобразилось сомнение в том, о чем он хотел сказать.
- Сознайтесь, вы чего-то не понимаете?.. – Софья Герардовна участливо заглянула ему в лицо, склоняя к признанию, которое ни в малейшей степени не должно было уронить его репутацию. – Кажется, я догадываюсь. Для вас остается неясным, как можно любить хорошую погоду? Да, именно хорошую. Иными словами, променять общество на кружок. Верно?
Цезарь Иванович закрыл глаза и кивнул так, словно кивнуть с открытыми глазами ему мешала природная стыдливость
- Да, верно.
- Тогда я попробую вам ответить, хотя не знаю, насколько я права, ведь мы касаемся чего-то интимного, затаенного в духовных исканиях нашего Председателя. Видите ли, любовь к плохой погоде связана с чувством грусти, печали, тоски и меланхолии, а он искал радости. Да, не мне вам напоминать, что грусть может быть очень светлой, поэтичной, возвышенной, но радость – выше. Она труднее дается, но она выше, выше. Для него она стала итогом всех исканий. Поэтому ему и открылось царство пресвитера Иоанна.
Мы еще долго говорили о радости, открывающей доступ в царство пресвитера Иоанна, вспоминали слова и поступки нашего Председателя, стараясь постичь их скрытый смысл. Иногда мы увлекались, спорили, перебивая друг друга, произносили пространные монологи и пылкие речи, но вдруг Цезарь Иванович сказал:
- Мы же не дочитали письмо.
Все разом замолкли и посмотрели на Гургена Багратовича, который держал в руках листки, исписанные характерным почерком нашего Председателя.
И Дядя Гурген прочел заключительные строки, в которых говорилось о том, что настанет час и наш Председатель призовет нас к себе, мы встретимся там, среди покрытых снегом гор, кедровых лесов и пронизанных солнцем отмелей, и будем с ним неразлучно.
И мы стали готовиться.