Таинственная карта

Микшируя реальные исторические события с вымышленными (к слову сказать, пытаясь отделить правду от вымысла, читатель рискует ошибиться десять раз из десяти – уж больно красочна и богата яркими эпизодами история кинематографа в эпоху между мировыми войнами) и понемногу наращивая темп, к финалу Крахт раскручивает маховик своего повествования до поистине космических скоростей. Камерный, обстоятельный и многословный поначалу, ближе к концу роман оборачивается мощной и величественной фугой, в своем стремительном беге растерявшей почти все прилагательные и наречия.

Отдельного восхищения заслуживает без преувеличения подвижническая работа переводчицы Татьяны Баскаковой, не только сопроводившей «Мертвых» пространным комментарием, но и предложившей в завершающем эссе сразу три параллельных варианта интерпретации и понимания романа. По мнению Баскаковой, книгу Крахта можно прочесть сразу и как историческую (или, вернее, псевдоисторическую) драму, и как изящную аллюзию на драматургию театра, и как сложный стилистически-языковой палимпсест.

Все эти версии выглядят более чем убедительно, и ознакомиться с ними после прочтения «Мертвых», бесспорно, очень увлекательно и полезно. Однако прелесть крахтовского текста состоит в первую очередь в том, что даже не считывая всех скрытых в нем смыслов и намеков (или считывая их задним числом), читатель способен интуитивно прочувствовать его глубину и искренне ею восхититься. Пожалуй, именно в этой способности – пробуждать одновременно холодную мысль и непосредственный душевный трепет – и состоит подлинное величие Кристиана Крахта, одного из самых значительных и важных немецкоязычных писателей своего поколения.

Даниэль Кельман Слава [158]

Без преувеличения главному – самому известному, популярному и успешному – немецкоязычному писателю нашего времени Даниэлю Кельману трагически не везет в России: несмотря на то, что на русском уже опубликованы два его самых известных романа – мировой бестселлер «Измеряя мир» и обаятельнейшая фантасмагория «Ф» – для отечественного читателя Кельман по большей части остается фигурой маргинальной и сомнительной. Возможно, компактной, относительно простой и безукоризненно изящной «Славе» удастся хотя бы отчасти исправить это положение.

«Слава» – не монолитное повествование, но роман в девяти отдельных рассказах, связанных между собой сложной системой второстепенных персонажей и сюжетных рифм, а главное – хотя это становится очевидно далеко не сразу – фигурой невротического и гениального писателя Лео Рихтера.

Скромный сотрудник мастерской по ремонту компьютеров покупает новый сотовый телефон, и внезапно ему начинают поступать странные звонки, явно адресованные кому-то другому и намекающие на куда более захватывающую и незаурядную жизнь, чем та, которую ведет он сам. Лео Рихтер со своей новой возлюбленной Элизабет, сотрудницей организации «Врачи без границ», едет в турне по Латинской Америке. Настрадавшись там от постоянного дискомфорта, Лео уговаривает свою коллегу, автора популярных детективов, поехать вместо него в другое турне – куда-то в Среднюю Азию, и с несчастной женщиной там происходят по-настоящему страшные вещи. Героиня рассказа Лео Рихтера, смертельно больная старуха по имени Розалия, отправляется в Швейцарию, чтобы совершить эвтаназию, но никак не может добраться до места назначения. Жалкий и отвратительный офисный клерк умоляет Рихтера включить его в свою книгу. Средней руки начальник в сотовой компании разрывается между женой и любовницей, и, как следствие, совершает катастрофическую профессиональную ошибку, способную разрушить его карьеру и повлиять на жизнь десятков абонентов…

Каждая история хороша сама по себе, а их выдающееся стилистическое и жанровое разнообразие позволяет читателю в полной мере оценить писательский диапазон Даниэля Кельмана. Однако самое интересное в «Славе» определенно не это, а то, как мастерски писатель показывает плавное, многоступенчатое прорастание литературы в реальность. Объекты, порожденные фантазией Лео Рихтера, претерпевают сложные мутации и внезапно, через несколько промежуточных этапов, оказываются интегрированы в самую что ни на есть настоящую, внелитературную жизнь, и найти ту черту, за которой писательская мысль наливается плотью и объемом, не так просто. В результате оптический эффект, производимый «Славой» Кельмана, более всего схож с эффектом от известной гравюры Маурица Эшера: нарисованная рука на ней становится трехмерной, отделяется от бумаги и принимается рисовать другую руку – пока еще плоскостную.

В.Г.Зебальд Кольца Сатурна. Английское паломничество [159]