Таинственный сосуд времени

Здания института не было. Не было большого корпуса, построенного в шестидесятые годы двадцатого века из стекла и бетона, тогда он казался современным. Не было длинного кирпичного здания, на стене которого какой-то самодеятельный художник от слова «худо» нарисовал портреты ее, Кулакова и этого недоумка Пухова. Или Юхновского, она вечно этих двоих путала.

Правда, метрах в трехстах от нее возвышалось двухэтажное здание дореволюционной постройки – старая усадьба, в которой разместили какие-то вспомогательные службы института.

Здание было в ужасном состоянии – большая часть окон выбита, двери выломаны, стены исчирканы следами пуль, на крыльце валялась куча какой-то дряни.

Растерянно озираясь по сторонам, Ольга побрела в сторону старой усадьбы.

Это здание хоть как-то было связано с ее институтом, там она могла найти хоть какие-то ответы на свои бесчисленные вопросы…

Однако не успела она пройти и половины пути, как из-за усадьбы появилось несколько человек.

Один ехал на низкорослой лошадке, двое других плелись за ним следом.

Двое незнакомцев были одеты в серые солдатские шинели – поношенные, прорванные и прожженные во многих местах. На третьем был черный простреленный матросский бушлат, перекрещенный пулеметными лентами.

«Артисты, – подумала Ольга. – Или, может быть, эти… как их… реконструкторы».

Кто бы они ни были, Ольга поспешила им навстречу – все же хоть какие-то живые люди.

– Здравствуйте! – проговорила она, приблизившись. – Скажите, а где кто-нибудь из руководства института?

Она тут же одернула себя, слова сами вырвались у нее машинально. Какой институт? Какое руководство?

– Чего? – переспросил человек в шинели, поправив шапку и переглянувшись с остальными.

– Ты кто такая? – подключился к беседе второй солдат.

– Я вообще-то приехала в командировку из Москвы, а тут никого нет… а вы, наверное, из съемочной группы?

Снова она слишком поздно поняла, что говорит лишнее, точнее, совершенно не то. Ей бы надо помолчать, а лучше вообще не показываться этим ряженым на глаза. Но что теперь делать?

– Мы – из группы свободных анархистов-синдикалистов! – подал голос матрос, с явным удовольствием выговорив трудные слова. – Мы – за полную, ничем не ограниченную свободу! А ты, судя по внешнему виду, натуральная барынька, то есть представитель привилегированного, эксплуататорского класса, подлежащего искоренению!

– Ох, как красиво заливает! – с восхищением проговорил один из солдат.

– И вообще, она сказала, что из Москвы прикомандирована, а у нас с московскими эти… непримиримые противоречия!

– Факт! Надо ее того… к стенке! – оживился второй солдат.

– За… зачем к стенке? – дрожащим голосом пролепетала Борецкая, до нее с трудом, но дошло очевидное.

Значит, это не ряженые. Они настоящие революционные анархисты. Значит, этот мерзавец Кулаков и правда отправил ее в прошлое. Но совсем не в семидесятые годы, а гораздо раньше.

– Известно за что! За эти… эксплуататорские наклонности! – авторитетно припечатал матрос.

– Может, сперва допросим? – заикнулся солдат.

– Любишь ты, Кныш, баб допрашивать! Только после твоего допроса она уже будет ни на что не годная.

– Да нужна она мне, старуха эта!

– А по мне, все бабы одинаковы – что молодая, что старая, особливо ежели в темноте…

– Отведем ее лучше к Корявому, пускай он решает, как с ней поступить!

– Что, Корявый тебе начальник? Мы же анархисты, мы против любой власти, а значит, против любых начальников!

– Корявый никакой не начальник, у него просто сильное чувство этого… классового самосознания! А ну, пошла! – Он направил лошадь на Ольгу.

За таким увлекательным разговором Ольга с анархистами вошли в бывшую усадьбу.

Прямо напротив входа, посреди просторного холла, стояла стреноженная лошадь. Чуть в глубине, возле мраморной лестницы, двое матросов грелись у костра, в котором догорали остатки позолоченной барской мебели.

Увидев Борецкую, матросы оживились:

– О, бабу привели! Ведите ее к нам, мы с ней сейчас познакомимся!

– Да она же старая, – поморщился солдат.

– А нам все одно – что старая, что молодая…

– Погодьте, мы ее сперва к Корявому отведем. Может, он скажет, что ее в расход надо.

– Ну ладно, как Корявый скажет, так и будет…

Анархисты с Ольгой поднялись на второй этаж.

Там, в одной из комнат, сидел на золоченом кресле огромный толстый человек с провалившимся носом, в драном полушубке на голое тело. Во рту у него чернели четыре кривых зуба и блестела медная фикса. В одном ухе сверкала тяжелая купеческая серьга.

Увидев вошедших, Корявый угрюмо взглянул на Ольгу и спросил:

– Кого это вы привели?

– Да вот, барынька какая-то, – сообщил матрос. – Шлялась вокруг, вынюхивала что-то, высматривала… может, она эту… контрреволюцию замышляла.

– Я не вынюхивала, – пробормотала Борецкая. – Я не замышляла. Я случайно здесь оказалась…

Но ее никто не слушал, ее вообще как будто не было.

Несмотря на это, в глубине души Ольга все еще надеялась, что попала на съемки фильма и сейчас появится режиссер и скажет: «Снято! Все свободны»…

Но режиссер все не появлялся.