Если, вопреки моим заслуженным ожиданиям, начнется следствие, я был бы счастлив, — и дело от этого выиграло бы, — чтобы Вы вели его или, по крайней мере, чтобы оно велось под Вашим наблюдением. Ведь Николай Иванович разрывается пополам и ему некогда будет мною заниматься. Правда, нам всем известно, что он находит всегда время, чтобы заняться вопросом, который кажется многим мелким. В том-то и заключается гениальность больших людей, что они в малом видят большое, особенно, когда речь идет о живом человеке и о человеке честном. Я даже уверен в том, что Н. И. сделает из этого случая со мною большие выводы.
Исаак Ильич, я упустил в своем заявлении такой важный довод. Когда в 1931 г. Балицкий, Леплевский и Люшков ехали в Москву как триумфаторы, они составили список на 30 с чем-то человек и уже выдали им подъемные. Я не был в этом списке, потому что незадолго до этого подрался с Леплевским и Люшковым из-за их нечистоплотных приемов в работе. Проверьте этот факт. Кроме того, т. Леонюк знает, как я самостоятельно вырвался с Украины в 1931 году, но в Москве Балицкий и Леплевский заставили меня остаться. В 1933 году я снова добивался отъезда с Украины. Почему я рвался оттуда? Потому что я не переносил украинскую мещанскую обстановку и семейственность. Я упустил и другие факты из того, как я отмежевывался от Леплевского и др. украинцев. Прошу Вас принять меня и поговорить подробно. Эх, с каким наслаждением я вспоминал и вспоминаю мои разговоры с Вами о работе, дальнейших мероприятиях по улучшению и способах скорейшего разоблачения целого ряда сомнительных чекистов и т. д. Восторгаясь Вашими партийными мыслями и замечательными чекистскими предложениями, я видел за всем этим школу, я видел за всем этим школу Н. И. и от души Вам завидовал. Я не мог и не думаю иначе об Н. И., как с умилением.
Исаак Ильич! Деритесь за мою реабилитацию, ибо я ее достоин при всех моих слабостях в прошлом и настоящем. У меня нутро советское, идеология коммунистическая, руки и сердце — ежовские, и я еще лучше буду драться с врагами, чем до сих пор. Я всю дорогу думаю о Н. И. и вместе с тем о том, что большевистская правда восторжествует, и я буду освобожден.
Прошу, если возможно, передать моей семье наспех набросанное письмецо и поговорить с моим сыном — прекрасным комсомольцем. Вся моя семья — скромная и советская.
Всем своим честным сердцем уповаю на Вашу помощь. Горячо жму Вашу руку. Остаюсь Вашим, Ушаков.
11.9.38. Байкал.
Отец родной, Михаил Петрович!
С нетерпением ехал 14 суток до Москвы и, достигнув ее, — не удостаиваюсь даже видеть Вас. О господи, что происходит? Ни в чем не повинного, безгранично преданного партии солдата …
Клянусь Вам, а я Вас не обманывал и не обману, что я ни в чем не виноват.
Прошу следить за ходом дела.
Бесконечно преданный Вам Ваш честнейший Ушаков.
18.9.38.
О его практической к/р деятельности мне ничего не известно и по этому вопросу ничего сказать не могу.