Тайны древних руин

— Может быть, это еще вначале. Тогда поведение Маринки показалось немного странным и мне. Ну и начал знакомиться с ней самой, ее товарищами, семьей. Вот и дознакомился. Влюбился так, что не знаю теперь, что и делать. Об этом только вам, товарищ политрук.

— Спасибо, что доверяешь. Ну а в чем все-таки странность ее поведения?

— Она, конечно, что-то скрывает. Я несколько раз пытался выяснить, но она так ничего и не сказала. Грозилась даже, что если я еще раз спрошу ее об этом, она не захочет больше видеть меня.

— Даже так ставился вопрос?

— Да.

— А не дурачит ли она тебя?

— Что скрывает от меня что-то, это ясно без слов. Кстати, не только от меня, но и от матери. Но чтобы дурачить, нет, исключается. Скорее все это — какие-нибудь девичьи причуды.

— С причудами шут с ними. А вот если что-нибудь серьезное, тогда нам этого никто не простит.

— Товарищ политрук, ну пусть меня, а мать? Сами знаете, материнское сердце обмануть нельзя.

— Сам же говоришь, что скрывает и от матери.

— Так это ж если пустяк.

— Ну ладно, поживем увидим. Так, говоришь, не знаешь, что делать? Кончишь службу, и, если и она любит тебя, будете оба счастливы.

— В том-то все и дело, что ее не поймешь. Гордая она очень.

— Гордая — это хорошо. Лишь бы не капризная.

— Нет, девушка она самостоятельная, но с характером. И все бы ничего, да вот в последний раз, когда я зашел к ней домой, она почти не стала со мною разговаривать. До этого, казалось, радовалась моему приходу, а тут на тебе, сказала такое, что душа заболела. И хотя бы было за что, а то неизвестно. Будто кошка дорогу перебежала.

— Что, без всякого повода?

— Ни за что ни про что.

— Может, обидел чем?

— Если бы так. Я же говорю, что обходился с ней, как с самым дорогим человеком.

Несколько метров шли молча, а потом политрук спросил:

— А траншею так и не закончили?

— Нет, но теперь закончим. За недельку все будет готово, и заметку в «Советский черноморец» напишем.

Политрук остановился, долго смотрел мне в глаза, а потом задал мне еще один вопрос:

— Товарищ Нагорный, думал ли ты когда-нибудь о вступлении в ряды Коммунистической партии?

— Честно сказать, думал, но еще не сделал ничего такого, что было бы достойно звания коммуниста.

— А Сугако как? — без связи с предыдущим спросил политрук.

— Он хороший, трудолюбивый парень, но голова у него, как вы правильно тогда сказали, захламлена религиозным мусором.

— Вот тебе поручение: постарайся очистить его сознание от религиозного дурмана и, если удастся, подготовить к вступлению в ряды комсомола.

— Да я уже кое-что сделал.

— Что именно?

— Кажется, мне удалось завоевать его доверие.

— Немало, прямо скажем. Но это все-таки еще не все. Ну желаю тебе успеха.

— Спасибо, товарищ политрук. За все большое спасибо.

Идти по улицам Севастополя в форменной фуражке, но без знаков различия, нельзя. Первая же встреча с военным патрулем могла принести неприятности. Прикрепить нашивки к рукавам блузы — дело нехитрое. У Олега нашлись нитки и игла, и через какие-нибудь пятнадцать минут командирские знаки различия были на том месте, где им полагалось и быть. В тот же день на посту ВНОС номер один появился новоиспеченный старшина второй статьи.

— Нет, чтоб я пропал, если это не Нагорный, наш новый командир, — объявил Лев Яковлевич, ощупывая нашивки на рукавах моей блузы.

О моем новом назначении, оказывается, все уже знали еще до моего возвращения. Об этом было сообщено на пост специальной радиограммой. Полученной новости были рады все, за исключением Звягинцева. Мое появление в расположении поста Семен встретил, как и следовало ожидать, мрачно.

— Упек все-таки своего дружка.

Что ответить ему на это? Дать в морду? Нельзя. Теперь за такую выходку по головке не погладили бы. Самый верный путь— вести себя сдержанно. «Так что, он будет оскорблять тебя, а в твоем лице и честь командира, а ты будешь молчать или, как ты говоришь, вести себя сдержанно?» — подстрекал меня черт. — «Не молчать, а строго, с достоинством поставить его на место», — говорил здравый смысл.

— Краснофлотец Звягинцев, я предупреждаю вас в присутствии ваших товарищей, что впредь за оскорбление чести и достоинства командира или нарушение воинской дисциплины вы будете строго наказаны.

— Да это мы знаем. Благодарности от вас не получишь, как бы ни старался.

— Вот и хорошо, что знаете. А насчет благодарности, то это зависит от вас самих. Заслужите, получите не только от меня, но даже от высшего командования, как, например, краснофлотцы Танчук и Сугако. Им объявил благодарность сам командир дивизиона.

— Побожись, что не врешь, — не поверил Лев Яковлевич.

— Божиться я не стану, а честное слово дать могу.

— Ты слышал, Лефер, комдив объявил нам благодарность. Это ж что-нибудь да значит?

Лефер молчал, но по тому, как он улыбался и переступал с ноги на ногу, видно было, что сообщением он доволен.

— Ну так что, товарищ комсорг, — обратился я к Лученку. — Закончим траншею?

— Вручную? — спросил Михась.

— Зачем вручную? У нас есть прогрессивный метод краснофлотца Танчука. А для большей безопасности перенесем рацию на это время в другое место, скажем, в столовую.