Тайны Елисейского дворца

– Люблю… Но не плотью. И не как дочь. А так, как заповедал нам Господь, – удивил де Нарбонн своим ответом бывшего епископа Отенского. – Радуюсь, глядя, как она живет. В ней столько жизни, столько непосредственности. И каждый день она кажется мне все красивее. С тех пор как мы приехали в Фонтенбло, мне нестерпимо было видеть, как она старается спрятать рану, какую нанесли ей солдафон Жюно и бесстыжая Каролина.

– Вы полагаете, что Меттерних может ей помочь в этой схватке?

– Он и сам ранен своей женой.

– А вы не думаете, что он расплачивается с ней множеством приключений, которые ему приписывает молва?

– Он полон чувственности, ему не обойтись без женщин. Он красив, значит, выбор всегда за ним. Но здесь я чувствую нечто совсем иное… И я рад. Как и вы, мой дорогой князь, потому что мы с вами оба хотели их соединить.

Между тем австрийский посол, прощаясь, говорил Лауре:

– Завтра я уезжаю в Вену, куда призывает меня мой государь, но долго я там не пробуду. Вы позволите мне, мадам, прийти и поприветствовать вас после моего приезда?

– Я буду рада видеть вас у себя. Тем более что у нас общие друзья, насколько я знаю.

Меттерних отошел, и к Лауре тут же подошла Полина Боргезе.

– Браво! – похлопала она в ладоши. – Похоже, ты увлекла нашего сумрачного красавца! Меня это радует.

– Почему? А ты? Он тебе не нравится?

– Скажем так: он не нравится мне пока. А ты опасайся Каролины. Или даже, опасайтесь ее вы оба, если ваш «роман» двинется дальше. Вполне может быть, что она хочет получить его для себя. Он невероятно привлекателен. А Жюно на другом конце Франции. Мне и самой он кажется неотразимым.

– И что же? Почему вашему высочеству не по вкусу небольшое приключение? – осведомилась Лаура, переменив обращение после того, как увидела, что к ним приближается одна из самых злоязычных сплетниц.

– Мне пока хватает славного Балинкура. Я дразню конфеткой, а он сходит с ума.

– Даже так?

– Трудно себе представить, до какой степени. Раз в день непременно клянется убить себя, если я «не увенчаю его пламень», как он выражается.

– И с чего вдруг столько жестокости? – осведомилась, смеясь, Лаура.

– В этом дворце мы живем слишком тесно. Но не беспокойся, ему недолго осталось мучиться.

Этой ночью, вернувшись в выделенную ей небольшую комнатку, смотревшую окнами на двор Принцев, Лаура напевала вальс. Она чувствовала себя пушинкой. И еще – после этого бала у нее возникло очень странное ощущение: она вдруг стала совсем другой, не такой, какой была еще вчера…

Аделина, снимавшая с головы Лауры жемчужные нити, смотрела на нее в зеркало с невольным изумлением, но спросить отважилась только об одном:

– Госпожа генеральша хорошо повеселилась?

– Чудесно! Праздник сегодня удался!

– Больше, чем в прошлые дни?

– Несравнимо! А может, мне стало веселее? Но спать я буду отлично, не сомневаюсь.

Лаура и вправду спала сном ангела и первый луч солнца, пробившийся сквозь полог, встретила с улыбкой. Она чувствовала себя великолепно. Намного лучше, чем по приезде в Фонтенбло. К ней вернулся присущий ей вкус к жизни, а кроме того, прибавилось счастливое ощущение освобожденности. Она лежала и думала, что быть молодой, красивой, богатой и иметь поклонников – просто чудо, как хорошо. Чего еще можно желать? И как удивительно это внезапно нахлынувшее чувство свободы… Она может делать все, что захочет, не думая, понравится это кому-то или нет… Даже «Коту в сапогах»! Даже…

Да. Она поняла вдруг с особенной ясностью: сердце ее не забилось быстрее, когда вестовой привез ей в Ренси письмо от мужа. Сначала она кончила полировать ногти, а уж потом его распечатала. А раньше она бы… И Лаура поняла, что ее любовь к Александру умерла.

Все с тем же ощущением легкости она, не оставив окончательно Ренси, переехала в особняк на Шан-Зэлизэ, потому что двор из Фонтенбло переехал в Париж.

Париж этой осенью, похоже, стал столицей мира.

Все знаменитости Европы, все интересные и значительные люди спешили в Париж. Звезда Наполеона, повелителя огромной империи, никогда еще не сияла так ярко. Привлеченные ее блеском толпы стекались полюбоваться мощью имперской Франции.

Наполеону и в самом деле хотелось ослеплять приезжих. Семье было отдано распоряжение тратить деньги, не считая. Мадам Жюно, «губернаторша Парижа», блистала на авансцене. Ее элегантность, изысканность, оживленность украшали любой праздник. Праздник удавался, если она на нем сияла. Не один иноземный принц влюбился в нее, и сам Наполеон не остался равнодушным к блеску ее глаз.

– Ты знаешь, что стала неотразимой, чертенок в юбке? – шепнул он ей на балу в ратуше, где она была хозяйкой. – А тогда, кто бы мог догадаться?

Слава ее еще возросла, когда в декабре были получены вести от Жюно, и первыми, разумеется, получили их император и Лаура. Тогда-то и выяснилось, что армия, сосредоточенная между Бордо и Байонной, имела целью вовсе не укрепление двух этих важных городов, но завоевание Португалии… А в дальнейшем, возможно, и Испании?..