Тайны Римского двора

Мучимая тревогой, она всю ночь писала письмо к отцу, которое надеялась переслать при содействии Бен-Саула, так как римские евреи никогда не посылают по почте писем, касающихся их семейных дел и тайн.

Она написала также несколько строчек и к Бен-Саулу, чтобы уверить его, что она исчезает лишь на время и возвратится к приезду отца для получения от него приказаний. Немного она унесла с собой: кое-что из белья, несколько недорогих бриллиантов и небольшая сумма денег, оставленных ей отцом, вот и весь её багаж.

Перед тем как покинуть гостеприимный кров Бен-Саула, она с жаром помолилась Богу за своего отца, за тех, кого она покидала, и за самою себя.

На рассвете она покинула дом через маленькое окно на нижнем этаже, которое заранее позаботилась оставить незапертым. У ворот уже ждал сторож, которому она заранее дала золотую монету; Ноемия вышла за решётку квартала, и ей представились ещё пустые улицы Рима, освещённые первыми лучами солнца. Увидев себя такой одинокой, она сперва испугалась, но скоро оправилась и пошла скорым шагом.

Она направилась к Пантеону. Дойдя до угла улиц Скрофа и Говерно, близ так называемой французской церкви Святого Людовика, она постучала в дверь скромного домика и, подождав немного, увидела в окне с толстой решёткой старую служанку, которая спросила, что ей нужно в такой ранний час.

— Я желала бы, — отвечала Ноемия, — поговорить с отцом Сальви.

— С господином аббатом? Клянусь Святою Девой, что я ни за что не разбужу его; бедный человек уж вставал сегодня ночью исповедовать умирающего.

— Я не прошу вас его будить, но, пожалуйста, впустите меня, моя милая, я подожду.

— Но кто же вы такая? Откуда пришли с вашими пожитками, которых, впрочем, кажется, очень немного? Господин аббат никого не ждал.

— Отец Сальви меня знает и будет доволен видеть.

— Вы на вид честная девушка и, если бы я не боялась, что меня будут бранить...

— Он не будет вас бранить, отворите мне.

— Точно? Ну хорошо, я вам верю, нельзя лгать с таким честным лицом, как ваше.

Дверь отворилась, и Ноемия вошла в низенькую комнату вроде приёмной, в которой единственной мебелью была длинная скамейка, покрытая стареньким ковром, а единственным украшением служило несколько старинных гравюр, изображающих разных святых.

— Подождите здесь, — сказала старая служанка, — я подойду посмотреть потихоньку, не встаёт ли господин аббат.

Не прошло четверти часа, как Ноемия услыхала, что аббат спускался по лестнице. Отец Сальви был очень удивлён, увидев молодую девушку; однако, оставив своё изумление, он с участием подошёл к ней и стал расспрашивать, не случилось ли какого несчастья, которое он бы мог исправить или облегчить. Заметив, что Ноемия стеснялась говорить при служанке, он увёл её наверх и пригласил в комнату, убранную очень просто и строго, заполненную книжными шкафами и похожую на кабинет, но маленький аналой показывал, что это молельня. Отец Сальви сел в кресло и как бы приготовился слушать исповедь — он забыл, что Ноемия еврейка.

— Батюшка, — проговорила девушка, — я хотела бы открыть вам моё сердце.

— Говорите, дитя моё, но прежде чем обращаться к священнику, вознесите душу к Богу.

Еврейка прошептала на своём языке несколько стихов из Священного писания; тогда только отец Сальви вышел из своей задумчивости и, казалось, опомнился.

Ноемия пересказала ему буллу, сообщила о собственных опасениях, кознях и засадах, которых она боялась.

— Я оставила жидовский квартал, — прибавила она, — потому что боюсь, чтобы нас там всех не передушили.

— Что за страшная мысль, дитя моё!..

Тогда она созналась ему, что после того, что случилось с ней в саду Пинчио, она не могла избавиться от непонятного страха.

— А что случилось с вами в саду Пинчио? В ваших рассказах мне и Жюлю вы пропустили это обстоятельство.

Ноемия повторила историю бешеного нападения Стефана и великодушной защиты незнакомца.

Отец Сальви с жадностью слушал её и, когда она кончила, вдруг воскликнул:

— Как! Так это были вы?..

И он не кончил начатой фразы.

В нём произошла вдруг перемена, которая не ускользнула от внимания Ноемии. Старик стал к ней ещё благосклоннее; в его манерах теперь проглядывала какая-то отеческая нежность, которую она скорее угадала, чем узнала, потому что сама её никогда не видела. Он с участием вошёл в её положение, предложил отдохнуть после бессонной ночи, которую она провела, советовал восстановить силы пищей и с такой отеческой добротой пожурил её за побег из дома Бен-Саула, что тут сквозь порицание так и проглядывала снисходительность.

Он почти с признательностью благодарил, что она обратилась прямо к нему, и обещал не покидать её... В это время на больших французских часах, висевших в комнате, пробило семь раз.

— Я должен вас оставить, дочь моя, — сказал отец Сальви, — в четверть восьмого я служу раннюю обедню в моей церкви... Гиацинта!

В дверях показалась служанка.

— Хорошенько поберегите эту синьорину. Прощайте, моё дитя, я помолюсь за вас Богу.

— Как, за бедную еврейку? — сказала Ноемия.

При этих словах старая Гиацинта отступила в ужасе.